Он простоял так минут десять, пытаясь себя отговорить, напоминал себе, что было, когда он последний, точнее, единственный раз перебирался по канату. Хотя человеческие особи по сути своей трусливы и под маской цивилизованности и образованности остаются такими же трусливыми, какими были, обитая в джунглях и пещерах, есть чувства, способные превратить черный пот страха в розовый лимонад. Не то чтобы у Дики не похолодело в животе, нет, он был вполне испуган, но его страх, равно как и его рассудок, получив меньшинство голосов, были сняты с повестки дня. Кроме того, его ведь всегда тянуло… не к высотам – к падению.
Он обхватил трос сначала правой ладонью, затем левой. Сталь была на ощупь столь же холодной и твердой, сколь жаркими и мятущимися были его мысли. Трос хоть и висел над почти бездонной пропастью, в нем было что-то основательное. Схватившись за него, Дики сразу же сосредоточился, собрался, успокоился. И уже не колебался ни секунды. Нет, наоборот: не успели его ноги оказаться рядом с помостом, там, где стояла некогда маленькая Ко Ко, – а в следующее мгновение они уже висели в воздухе.
И, перебирая руками, он отправился в путь. Над ущельем было довольно прохладно, тихо и покойно. Дики не помнил, когда он был вот так – один. Именно что не в одиночестве, а один, как будто во всей Вселенной существовал единственный сгустокжизни – он сам. Да, признаться, руки уже начали уставать, но он заметно продвинулся. Ночью передвигаться по канату куда проще. Первая рука пошла, потом вторая, и снова – первая.
И тут из тиковых зарослей наконец вылезла луна. Ее лучи накрыли его как сетью. В лунной паутине он казался себе огромным серебристым насекомым. «Господи, – подумал он (а об этом он уже сколько лет не думал), – видели бы меня сейчас каролинские ребятки!»
Трос стал провисать, и Дики понял, что приближается к середине. Но провисал он больше, чем раньше, а еще и трясся. Наверное, потому, что Дики за эти годы прибавил пару фунтов. Но не за счет мышечной массы – плечи заныли всерьез.
А трос провисал еще больше. И заколыхался так сильно, что очень трудно стало держаться. В Дики, как газировка в сифоне, поднялась паника. Он услышал шум – словно кто-то ругался и смеялся. Причем совсем рядом. Вытянув шею, Дики посмотрел вперед и в нескольких ярдах от себя увидел очертания человеческой фигуры. По спине побежали мурашки: Дики понял, что на канате он не один.
– Ба! Неужто это лейтенант Голдуайр?
– Стаблфилд? Да какого…
– Слушай, с такими встречами надо кончать.
– Стаблфилд! Что ты тут делаешь?
– Дышу свежим воздухом, мальчик мой, дышу свежим воздухом. О-о-о… И воздух осени свеж и прян. – Он действительно дышал свежим воздухом, причем с трудом. – А в тиши ночных часов / На крылах летучей мыши/ С каждым взмахом мчусь все выше.[38] – Цитата из Шекспира прерывалась присвистами и вздохами.
– Какого хрена ты сюда поперся? – В голосе Дики сквозило отчаяние, руки дико болели.
– Тебя решил навестить (вздох). Фоли оставил вертолет в Таиланде. Знал ведь я, что нужно съездить его забрать. Дьявол! Староват я для этого. (Присвист.) Гимнастика – не мое призвание. Фигура неподходящая.
– А Лиза? Лиза где?
Стаблфилд застонал.
– Лиза? Одно знаю: она не висит в семистах пятидесяти футах над землей. – И он снова застонал. – Про Лизу ничего не знаю. Мадам Пхом (вздох) оставила мне ее письмо. Я так понимаю, она и тебе написала. Я решил, ты расстроишься. Отправился тебя подбодрить. Дьявол! Плечи просто отваливаются.
Дики не знал, что и думать.
– Так Лизы вообще здесь не было? Ну, теперь все понятно. А ты решил меня утешить.
– Я – твоя официально назначенная Синяя Птица. – Стаблфилд, прерывисто дыша, затянул, сюсюкая, песенку: – Если ты счастлив и знаешь это, хлопни в ладоши, раз-два. – Он задумчиво взглянул на провисший канат. – Но, по зрелому размышлению…
– Стаб, ты спятил!
– Нет, это ты спятил. А я должен тебя вразумить.
– Слушай, нам надо отсюда выбираться. Отправляйся-ка в обратный путь. – Двуглавая и треглавая мышцы Дики уже дымились, а дельтовидная опасно потрескивала.
– Уж не знаю, смогу ли…
– Возвращайся назад. Это ближе. Я за тобой! Давай!
Дики продвинулся вперед, но Стаблфилд не шелохнулся. Они были уже совсем рядом.
– Ты (стон) встал у меня на пути, Голдуайр. У тебя уважения к личности не больше, чем у женщин, с которыми я живу.
Совсем рядом прошмыгнула стайка летучих мышей, чей писк и визг звучал как минималистская музыка к спектаклю про двух мужчин, висящих бок о бок на канате. Если бы на спине летучей мыши действительно сидела фея, она бы решила, что эти две освещенные луной фигуры – часть силуэта какого-то далекого города.
– Ну двигайся же, черт тебя подери!
– Ладно-ладно… Голдуайр, ты вынуждаешь меня отступить? Ты что, забыл (вздох), что я из тех (вздох), кто идет только вперед?
Медленно, с трудом они продвигались к платформе на обрыве. Несмотря на серьезность ситуации, Дики не сдержался и крикнул:
– А что насчет ребенка?
– Ребенка (вздох)?
– Кто отец?
Стаблфилд так резко остановился, что Дики чуть на него не налетел.
– Это не наше дело, – бросил он раздраженно. – Не наше дело, Голдуайр. У женщин свои тайны. Это надо уважать. – Голос его слабел. – Наша Лиза… больна неземной болезнью… Ты что, не догадывался? Лиза имеет дело с могущественными силами (выдох). С силами, вызывающими благоговение и почтение. А мы с тобой имеем дело разве что с правительством. – Он фыркнул, и правая рука соскользнула с троса. Его роскошное, облаченное в лиловый костюм тело осталось висеть на одной левой.
– Стаб, держись! О господи! Хватай канат! – Дики понимал, насколько это трудно: у него самого пальцы начали неметь. – Хватай его, Стаб! Хватай, умоляю! Ну же! – Он почти рыдал. – Прошу тебя!
– Меня… этот способ передвижения… разочаровал. – Стаблфилд раскачивался все сильнее. – Теряешь… собственное… достоинство. Пожалуй, я… выберу… другой. – Он крикнул нечто вроде: «Пусть гадают!»
И исчез.
Именно что исчез. Дики не видел, чтобы он падал. Просто Стаблфилд был, и вдруг его не стало. Ноги Дики так отчетливо ощущали пустоту внизу, словно он стоял на груде острых камней. А из глубин бездонной пустоты не донеслось ни крика, ни всплеска, ни стука, ни рокота прощальной отрыжки – ничего, что обозначило бы завершение. Слышны были только писк летучей мыши, кукушкино ку-ку и призывный гул забвения.
Последователи Карла Юнга утверждают, что совпадений не существует. Кроме того, среди наших знакомых есть такие, кто пытается нас убедить, что и ошибки быть не может, а следовательно, надо сделать вывод – не может быть и счастливого случая. Кто скажет наверняка, по чистой случайности или по подсказке подсознания полковник Пэтт Томас очутился 15 сентября в храме Чинго-до в Токио? Чинго-до – храм, посвященный тануки, и Томас точно отправился туда не специально.
Узнав о террористических актах, полковник тут же связался по телефону с командующим разведкой военно-воздушных сил. Томасу и сержанту Кентербери было приказано немедленно отправляться в посольство США в Токио и оставаться там для выполнения спецзаданий в этом регионе. В конце их краткой беседы полковник Томас сообщил, что дезертир Дерн Фоли был «нейтрализован» и больше хлопот с ним не будет. (Он скрестил на счастье пальцы.)
– Ну и хорошо, – прорычал полковник, и вопрос был закрыт. И пусть Мэйфлауэр Кэбот Фицджеральд что хочет, то и думает, хотя у этого кретина наверняка сейчас на уме проблемы посерьезнее, чем осточертевшие всем «без вести пропавшие». Вот оно: нет худа без добра.
В Токио полковник встретил своего старинного приятеля. Билл Леворк, бывший офицер разведки, служил теперь в посольстве, в отделе связей с общественностью. В субботу днем Леворк предложил показать полковнику город, и поскольку приказов от начальства не поступало и дел не было никаких, тот согласился. Томас не был в Токио лет двадцать и составил список мест, которые хотел посетить. Среди них значился и храм, но не Чинго-до. Леворк храмы знал плохо и привез друга в Чинго-до по ошибке. (По ошибке ли?)