Имея возможность говорить на родном языке, я бы наверняка с ними справилась и заставила слушать. Знаю, что выглядела несчастным созданием (и во многих отношениях действительно была таковым), однако природа наградила меня достаточно звучным голосом, чтобы привлечь внимание, особенно в минуты волнения и обостренного чувства. Кроме того, хоть в обычных условиях речь моя не лилась потоком, а струилась неуверенным ручейком, при нынешней необходимости прорваться сквозь мятежную массу я смогла бы обрушить на них гневные английские фразы, способные заклеймить действие в той мере, в какой оно заслуживало позора. Затем с помощью сарказма, приправленного презрительной горечью в адрес зачинщиц и скрашенного добродушной шуткой в адрес более слабых и в то же время не столь агрессивных последовательниц, можно было бы совладать с этим диким стадом и по меньшей мере обуздать его. Однако сейчас пришлось поступить иначе. Я подошла к молодой баронессе мадемуазель Бланш де Мелси – самой старшей, высокой, красивой и в то же время злобной из учениц, – остановилась перед ее партой, взяла из-под руки тетрадку, снова поднялась на подиум, демонстративно прочитала сочинение, которое оказалось невероятно глупым, и так же демонстративно, на глазах у всех, разорвала пополам грязную, заляпанную кляксами страницу.
Поступок привлек внимание, и шум стих, лишь одна девочка в последнем ряду продолжала бунтовать с прежней энергией. Я внимательно на нее посмотрела: бледное лицо, черные как ночь волосы, широкие брови вразлет, резкие черты и темные, мятежные, недобрые глаза. Я заметила, что нарушительница порядка сидела рядом с маленькой дверью, ведущей в кладовую, где хранились учебники, но сейчас встала, чтобы нагляднее выразить возмущение. Я оценила ее сложение и прикинула свои возможности. Девушка казалась высокой и крепкой, однако, учитывая эффект неожиданности, я решила, что смогу выполнить задуманное.
Как можно спокойнее, ayant l’aire de rien[30], я пересекла классную комнату, слегка толкнула дверь и, обнаружив, что она приоткрылась, внезапно стремительно втолкнула в кладовую ученицу, заперла и положила ключ в карман.
Так уж сложилось, что эта девушка – уроженка Каталонии по имени Долорес – держала остальных в страхе, поэтому мой поступок был воспринят как акт справедливости и мгновенно заслужил популярность. В глубине души все его одобрили. На миг класс замер, а потом от парты к парте поползли улыбки. Я спокойно и серьезно вернулась на подиум, вежливо попросила тишины и, словно ничего не произошло, начала диктовать. Перья мирно заскользили по страницам, и остаток урока прошел без неожиданностей.
– C’est bien[31], – заметила мадам Бек, когда я вышла из класса, разгоряченная и совершенно вымотанная. – Ça ira[32].
Все это время она подслушивала под дверью и подсматривала в замочную скважину.
С этого дня из няни я превратилась в учительницу английского языка. Мадам повысила жалованье, однако увеличила при этом в три раза нагрузку по сравнению с той, что была у мистера Уилсона.
Глава IX
Исидор
Отныне время мое было заполнено плотно и с пользой. Обучая других и прилежно занимаясь сама, я не имела свободной минуты. Это было приятно. Я чувствовала, как расту: не лежу неподвижной жертвой плесени и ржавчины, а развиваю данные природой способности и оттачиваю их постоянным применением. Передо мной открылся опыт определенного рода, причем достаточно обширный. Виллет – многонациональный город, так что в школе мадам Бек учились девочки почти из всех европейских стран, принадлежавшие к различным социальным слоям. Равенство в Лабаскуре в большом почете. Не считаясь республикой официально, государство почти является таковой по сути, так что за партами заведения мадам Бек юные графини сидели рядом с юными представительницами буржуазии. По внешнему виду было невозможно определить, где аристократка, а где девушка плебейского происхождения. Впрочем, вторые нередко отличались более открытыми и вежливыми манерами, в то время как первые тонко соблюдали баланс высокомерия и лживости, так как живая французская кровь часто смешивалась в них с болотной тиной. Должна с сожалением признать, что эффект подвижной жидкости проявлялся главным образом в масляной легкости, с которой с языка срывались лесть и ложь – в манере непринужденной и милой, однако бессердечной и неискренней.