Но Вильямс не отказался от этих работ, которые, как он верил, помогут подойти к раскрытию тайн плодородия почвы. Только раскрытие этих тайн могло повести к созданию подлинно научной системы земледелия, превращающей человека в хозяина природы.
Эти работы Вильямс начинал в грозовое предреволюционное время — шел 1904 год. Всенародное недовольство, нараставшее в стране с каждым днем, проявлялось повсеместно, в том числе и в русской деревне.
Уваровское дело, так же как и ряд схожих дел, в которых Вильямс принимал участие в качестве эксперта, постоянно сталкивало его с невыносимыми условиями жизни русского крестьянина.
«Крестьянство задыхалось от безземелья, от многочисленных остатков крепостничества, оно находилось в кабале у помещика и кулака»[18], — сказано об этом периоде в Кратком курсе истории партии.
Вильямс ежегодно бывал в деревне, неделями ходил по крестьянским полям, разговаривал с крестьянами, и для него была ясна необходимость изменения существовавших в деревне порядков. Он тогда не знал еще единственно правильного — революционного выхода из создавшегося положения, но он понимал, что так долго продолжаться не может, должны быть изменены социальные условия и вместе с тем и весь характер земледелия. Свой долг ученого он видел в смелой ломке сложившихся в агрономии взглядов и в создании подлинно научного земледелия.
Не случайно поэтому, что к своим новым научным начинаниям он приступил в самый канун первой русской революции, — вся страна нуждалась в коренной ломке всех порядков; в этом же нуждалось и земледелие.
Осенью 1904 года Вильямс уехал в новую заграничную командировку: он предложил ввести на московских полях орошения новый, биологический метод очистки сточных вод и в связи с этой работой объехал ряд городов Западной Европы для ознакомления с устройством биологических очистных станций. Вернулся он в январе 1905 года — в самом начале революционных событий.
В Петровке, захваченной общим подъемом революционного движения, начались студенческие выступления. Наряду с общеполитическими требованиями студенты отстаивали свои права на создание студенческих организаций, требовали отмены существовавшего реакционного устава, отмены обязательного ношения формы.
Студенчество Петровки не представляло собой однородной массы, а революционные события приводили ко все большему расслоению. Народнические взгляды, распространенные среди студентов Петровки, перестают занимать господствующее положение. К осени 1905 года в Петровке складывается студенческая социал-демократическая организация большевиков, связанная с Московским комитетом партии.
Петровка снова становится объектом реакционных нападок, ее именуют «гнездом красных». Пополиция устанавливает специальный надзор не только за студентами, но и за теми профессорами, которые именовались «красными». Для этого начальником Петровско-Разумовского полицейского участка был назначен, так сказать, «идейный», убежденный пристав Строев, имевший университетское образование. Его университетские познания должны были ему помочь в раскрытии крамольных мыслей Вильямса, Демьянова, Ростовцева, Кулагина, Федорова и других «опасных» профессоров.
Московские черносотенцы, в свою очередь, тоже решили предпринять соответствующие «меры» против Петровки. «Черносотенцы открыто избивали и убивали при содействии полиции передовых рабочих, революционеров из интеллигенции, студентов, поджигали и расстреливали митинги и собрания граждан»[19].
Союз Михаила Архангела создал одну из своих банд недалеко от Петровки, у Бутырского хутора. Эта банда грозила спалить Петровку и перебить всех «красных». Но она не решилась осуществить свою угрозу, потому что по призыву большевистской группы в Петровке была создана осенью 1905 года боевая дружина. Ее созданию помогал и Вильямс. Среди руководителей и членов дружины были многие его ученики — Букинич, Фанталов и другие. Члены дружины раздобыли оружие в московских революционных организациях. Студентам было опасно ходить в город, и тем, которые отправлялись туда, нужны были надежные явки, где можно было бы спрятаться от преследования полиций или черной сотни. И профессор Вильямс дал своим студентам несколько таких явок — квартиру своего брата, Владимира Робертовича, работавшего и жившего в здании Политехнического музея, и особенно ценную для студентов, отправлявшихся в типографию у Страстного монастыря за революционной литературой, квартиру вдовы своего большого друга профессора Вернера, жившей в Рахмановском переулке. Оружие доставлял, кроме студентов, один из служителей общежития, Нефед Митин, надежный человек, верный помощник дружинников.