— Ясно, — не отрываясь от темени за окном, отвечает Геральт.
— Могу поспорить — тебя такой историей точно не удивишь.
Да, у меня никогда не было привычки бухать и резать себя ножом, а потом трезветь и штопать свою паршивую шкуру.
Он не говорит этого, но хочется так, что скулы сводит.
Запах можжевелового дерева, заточенной стали, безумной усталости. Геральт старается дышать через раз, но всё равно чувствует его. Невозможно не чувствовать то, что само продирается в ушибленные лёгкие.
— Зачем ты пришёл?
Ольгерд делает последний стежок.
— А зачем люди приходят?
— Когда им что-то от меня нужно. Когда они хотят меня убить.
Они встречаются взглядом.
Теперь кажется, что сверлящий взгляд синих глаз хочет вскрыть черепную коробку, но это быстро проходит. Что бы ни почувствовал Ольгерд, он берёт себя в руки. Прочищает горло. Держать лицо — это умение, которое он всосал с молоком матери. Что бы ни случилось — злишься ты, радуешься, умираешь, — ты держишь лицо.
Он берёт дорожный нож, осторожно отсекает оставшуюся нитку с иглой на конце и откидывается на жесткую спинку деревянного стула. Складывает руки на груди.
Смотрит внимательно и хмурит брови.
— Знаешь, ты мог бы просто сказать, что не любишь, когда друзья дарят тебе вино.
Геральт смотрит на него в ответ и подается вперед, опирается локтями о колени. Между ними стол и, под этим открытым вниманием фон Эверека, злость куда-то девается. Словно деформируется в глупую и странную пустоту.
— Это просто было ни к чему, — устало говорит он.
Усталость сложно объяснить тем, кому ещё не перевалило за сто.
— Я так и понял, — отвечает Ольгерд, отводя глаза.
В грязной комнате корчмы он выглядит ещё более неуместно, чем в стенах своего заброшенного дома. Абсолютный диссонанс. С этими его закатанными рукавами белой рубашки и плавными жестами, рассчитанными на то, чтобы их увидели, фон Эвереку самое место в огромной и светлой зале с высокими окнами и тяжелым бархатом штор. В дворянском балагане Туссента, но никак не в Темерии.
— В юности, — говорит Ольгерд, запрокидывая голову и глядя на неровный потолок, — у меня был старый отцовский том, назывался «Добрая книга». Может быть, ты слышал о таком.
Геральт смотрит на него и вспоминает, как на точно так же запрокинутое лицо падал лунный свет.
— Там была одна любопытная глава, где говорилось, что, спасая жизнь любого живого существа, ты будто… становишься для него…
Ольгерд не договаривает — замолкает.
Он постукивает кончиками пальцев по губам.
Он прикрывает глаза и почему-то тихо смеётся, демонстрирует две выемки на щеках и морщины в углах синих глаз. Это первая открытая улыбка, которую Геральт видит на этом лице, и у него перехватывает дыхание.
Будто где-то рядом засмеялась Трисс.
— Ты вернул мне сердце, — произносит вдруг Ольгерд сквозь смех, разводя руками. Кольцо в ухе на секунду ловит отблеск огня и загорается настоящим золотом. — А я ведь не просил тебя об этом, я просто не хотел умирать, а не…
Повисает тишина. В окно ударяет ветка сухого клёна. Снова поднимается ветер, вдалеке гулко гремят первые раскаты грома — вот-вот по стеклу начнёт колотить ледяной водой.
Зараза. Очень в духе Темерии.
Ольгерд тоже слышит — отводит глаза, медленно выдыхает. Хлопает себя по коленям и поднимается на ноги. Всем своим видом — прощается.
— Что же. Нужно добраться до моей берлоги, пока не начался ураган, — говорит, поправляя пояс кунтуша.
Геральт болезненно морщится, резко поднимается следом.
Он и сам понять не успевает.
У самой двери просто ловит его за локоть здоровой рукой, как поймал бы любого другого человека, который собирается уйти посреди незаконченного разговора. Ольгерд удивлённо поднимает брови и оборачивается через плечо.
Вопрос летит ему прямо в лоб:
— Без него было лучше?
Синие глаза смотрят слишком внимательно, но Геральт не отводит взгляд.
Он чувствует пальцами мягкую ткань, запах которой уже не шибает по мозгам с такой силой. Он будто впитался в подкорку, стал частью чего-то, к чему очень легко привязаться.
— Я привык без него, — вдумчиво подбирает слова фон Эверек после паузы. — Свиньи не замечают грязи, потому что живут, изгваздавшись в ней от носа до самого хвоста. С людьми точно так же. Рано или поздно они ко всему привыкают.
Геральт не находит, что сказать. Он просто кивает и выпускает рукав Ольгерда, а затем напряжённо застывает, потому что горячая рука вдруг ловит его ладонь.