Мне разрешили провести несколько часов рядом с Ньевес в пустой часовне. Дневной свет в витражах погас, кто-то пришел и зажег светильники, изображающие свечи, и попытался сунуть мне в руки чашку чая, но я не сумела ее удержать. Я была с дочерью наедине, мы разговаривали, и я смогла наконец сказать ей то, чего не говорила при жизни: как сильно я ее люблю, как скучала по ней многие годы. Я попрощалась с ней, поцеловала, попросила прощения за грех невнимания и небрежения, поблагодарила за то, что она у меня была, пообещала, что она останется навеки в моем сердце и в сердце ее сына, попросила не покидать меня, навещать во сне, посылать мне знаки, которые помогут мне видеть ее в каждой красивой молодой женщине, повстречавшейся на улице, чтобы ее дух являлся в самый непроглядный ночной час и в полуденных световых бликах. Ньевес. Ньевес.
Наконец за мной пришли Рита и Рой. Они помогли мне встать на ноги и обняли, образовав защитный круг; они держали меня, пока я не успокоилась, согретая теплом их участия. На прощание каждый поцеловал Ньевес в лоб, и меня повели к выходу. Снаружи уже стемнело.
Два дня спустя, пока ты был под наблюдением в больнице, твою маму кремировали. Не могла же я оставить ее тело в Лос-Анджелесе, вдали от семьи и родины. Урну с прахом я держала у себя, пока не захоронила там, где покоятся наши родные: на кладбище в Науэле. Когда-нибудь меня похоронят с ней рядом.
В этот тяжелейший момент Рой Купер снова пришел мне на помощь. Согласно логике, в любой нормальной семье я бы взяла на себя заботу о ребенке, но Рой предупредил, что по рождению мой внук — гражданин США и получить разрешение на вывоз его из страны — целое дело. Поскольку родителей у него нет, его судьбу решает судья по делам несовершеннолетних, законная процедура может занять много времени, а до тех пор ребенок будет там, куда определит суд. Он не успел договорить, а я уже потеряла рассудок; первое, что мне пришло в голову, это украсть внука из больницы и исчезнуть вместе с ним. Без сомнения, Хулиан Браво помог бы нам спрятаться в южном полушарии, он знал бесчисленное множество способов обойти закон.
— В этом нет необходимости, — перебил меня Рой. — Давай зарегистрируем Камило как моего сына.
— Что ты такое говоришь?
— Допустим, у меня были близкие отношения с Ньевес. Я признаю отцовство и беру на себя финансовую ответственность. Мать не хотела, чтобы ребенок носил мою фамилию. Просила, чтобы его зарегистрировали под именем Камило дель Валье, она ведь тоже не пожелала носить фамилию Браво. Поняла?
— Нет.
— Будем вести себя так, будто бы я отец ребенка. Я имею право передать его бабушке и дать разрешение на вывоз в другую страну. Забудь о Хулиане Браво.
— Ты что, правда отец Камило?
— Да нет же! С какой стати? Я же не спал с Ньевес.
— Но, Рой, почему же…
— Разве я не говорил, что зарабатываю на жизнь разруливанием чужих проблем? Это всего лишь очередная проблема.
Вот так это и случилось, Камило. Имя Роя Купера указано в твоем свидетельстве о рождении в графе «отец» для удобства, но, разумеется, твоим отцом он не был. Он защищал твою маму в последние месяцы ее жизни и пошел на этот обман ради любви к ней и ко мне, из сострадания. Благодаря его стараниям я смогла вывезти тебя из Соединенных Штатов, а затем зарегистрировать у нас, поэтому у тебя двойное гражданство.
На седьмой день после появления на свет тебя наконец выписали, и я вышла из больницы, держа тебя на руках. Ты оправился от желтушки, которая придавала тебе оттенок яичного желтка, вес пришел в норму. Мне сказали, что ты родился в срок, хотя выглядел недоношенным. Ты был крошечный и некрасивый, лысый, бледный, ушастый, все время молчал, почти не двигался и даже не плакал.
— Этому мышонку нужно под солнышко и поближе к латиноамериканской музыке, мигом захочет жить, — шутил Рой, но совет оказался дельным.
Я поселилась с тобой у Риты — на долгое путешествия у тебя не хватило бы сил — и занималась только тобой. Сначала ты отказывался от еды, и я с ума сходила, пытаясь всучить тебе бутылочку с молоком, но Рита придумала кормить тебя из пипетки. Святая женщина. На кормежку уходили часы.
Ты спросишь, а что же дедушка? Какую роль сыграл Хулиан в твоей биографии? Я рассказала ему по телефону о случившемся, скрыть это было невозможно, и впервые за долгие годы нашего знакомства он заплакал. Он оплакивал свою обожаемую дочку и долго не мог ничего сказать; когда же заговорил, спрашивать о подробностях не стал, а сразу же предложил помощь: пообещал, что, покуда он жив, внук будет полностью обеспечен. Я не хотела признаваться, что собираюсь заботиться о ребенке сама и помощь его мне не требуется, отказывать ему было бы жестоко. Мне пришлось объяснить, как жила Ньевес после того, как сбежала из Юты, и какую роль сыграл в ее жизни Рой Купер.
— Купер? Какое отношение Купер имеет к моей дочери?
— Ньевес обратилась к нему. Он вел себя с ней как отец.
— Отец Ньевес — я!
— Не знаю, что произошло между тобой и Ньевес, но она не хотела, чтобы ты знал о ней и о ее беременности.
— Но я бы помог.
— Могу лишь сказать, что последние месяцы жизни она провела спокойно, наркотики не употребляла, о ней заботилась подруга-мексиканка, и ребенок здоров. Если хочешь его увидеть, приезжай в Лос-Анджелес. Как только получится, я заберу его домой. Будет расти среди наших.
Твой дедушка не смог приехать в Лос-Анджелес, он познакомился с тобой пару месяцев спустя в Сакраменто, но послал Рою Куперу чек и благодарственную записку. Рой в ярости разорвал чек в клочки.
Благодаря пипеткам, солнцу, а также ритмам ранчеры, хоропо и румбы[22], которые передавали по радио, мышонок выжил, и шесть недель спустя мы попрощались с Роем Купером и Ритой Линарес, столько для нас сделавшими, и отправились домой. Ребенок — это работа на полную ставку, Камило, она отнимает энергию, сон и психическое здоровье, что очень непросто для женщины пятидесяти двух лет, которой я была в ту пору, — и тем не менее меня она омолодила. Я влюбилась в тебя, Камило, и это давало мне силы растить тебя. Ты, мой внук, помог мне пережить смерть дочери.
18
Факунда рассказала, что в результате земельной реформы было экспроприировано несколько участков земли в окрестностях Санта-Клары, таких как поместье Моро, но Шмидт-Энглеров это не коснулось. Мой бывший свекор не пожелал продавать свою продукцию по цене, установленной правительством, и закрыл молочный завод и сыроварню. Коровы исчезли, — думаю, их увезли за границу, пока в страну не вернется нормальная жизнь.
О колонии «Эсперанса» ходили тревожные слухи. Один журналист начал расследование, назвав ее «анклавом иностранцев, живущих вне закона» и «угрозой национальной безопасности», но никто не обратил на него внимания. Ничего явно предосудительного колонисты не делали, к тому же завоевали уважение соседей, открыв небольшую клинику, где бесплатно лечили окрестных жителей, и регулярно доставляя в церковь ящики с овощами для раздачи беднейшим семьям.
— Их не тронут, «Эсперансу» охраняют военные. Там тренируют подразделения специального назначения, — рассказал мне Хулиан в один из своих приездов.
Я узнала, что он летает в колонию, совершает частные рейсы, которые нигде не зарегистрированы. Военные собирались построить там взлетно-посадочную полосу, а пока ее не было, гидроплан Хулиана садился прямо на озеро.
Я поинтересовалась, что он возит этим загадочным людям, но он не ответил.
Хуан Мартин заканчивал университет и был избран президентом федерации студентов. Носил индейское пончо, длинные волосы и всклокоченную бороду по моде молодежи левого толка. Часто появлялся на телевидении как представитель студенчества, и, хотя выражал революционные идеи, тон его выступлений был примиряющим. Он предостерегал против фашистских маневров оппозиции, но осуждал и тактику ультралевых групп, не менее опасных, чем правые. В итоге у него появились враги из числа единомышленников. Людей раздирали политические страсти, и никто не прислушивался к разумным голосам, призывающим к диалогу и переговорам.
22