Не имеет смысла рассказывать подробно о долгих годах диктатуры, Камило, это старая и хорошо известная история. Вот уже тридцать лет у нас демократия, и за это время выяснились все ужасы прошлого: концентрационные лагеря, пытки, убийства и репрессии, от которых пострадало столько людей. Ничего из этого нельзя отрицать, но тогда мы этого не знали, не было никакой информации, только слухи. До сих пор существуют люди, которые оправдывают диктатуру, полагая, что это были вынужденные меры для наведения порядка в стране и спасения ее от коммунизма. Многие страны Латинской Америки пережили диктатуры, мы не одни такие. Был разгар холодной войны между Соединенными Штатами и Советским Союзом, и мы попали в зону влияния американцев, которые не собирались допускать на континент левые идеи, как и предупреждал меня десятилетия назад Хулиан Браво. В свою очередь, русские навязывали идеологию той части мира, которую контролировали.
На первый взгляд, в стране жилось лучше, чем когда-либо прежде. Туристы восторгались небоскребами, автомагистралями, чистотой и безопасностью; никаких тебе граффити на стенах, уличных беспорядков или студентов, забаррикадировавшихся в университете, не было нищих, просящих милостыню, или бездомных собак — все исчезло. Никто не говорил о политике, это было опасно. Люди научились быть пунктуальными, уважать иерархию и авторитет, привыкли работать; кто не работает, тот не ест — таков был девиз. Железная рука режима покончила с политикой, и мы бодро шагаем в будущее, перестаем быть бедной, слаборазвитой страной и превращаемся в процветающую и дисциплинированную державу. Такова была официальная повестка. Однако на самом деле страна была больна. Я тоже была больна, Камило, — больна от горя из-за сына-беглеца, пропавшего Торито, а еще из-за того, что приходилось притворяться слепой, чтобы не знать о тяжелом положении моих рабочих и служащих, обедневших и напутанных.
Мы привыкли быть осмотрительными в разговорах, избегать определенных тем, не привлекать к себе внимания и соблюдать правила. Мы привыкли даже к комендантскому часу, который длился пятнадцать лет, потому что мужья-гулены и непослушные подростки приходили домой вовремя. Это снизило преступность. Преступления совершались государством, зато мы свободно ходили по улицам и спокойно спали по ночам, не подвергаясь угрозам со стороны обычных преступников. Тяжелое время для рабочих, которые были бесправны и могли оказаться на улице в одночасье; появилась безработица, рай для предпринимателей. Процветание отдельных граждан имело огромные социальные издержки. Экономический бум длился несколько лет, пока с грохотом не обрушился. Какое-то время мы были предметом зависти соседей и фаворитами США. Коррупцию обычно называют «незаконным обогащением», однако при диктатуре она была вполне узаконенной. Мы с Хосе Антонио заработали много денег, и мне не стыдно в этом признаваться, потому что никакого преступления мы не совершали, мы просто пользовались открывшимися возможностями. Военные участвовали во всем и получали процент; им нужно было платить, это стало нормой.
Хосе Антонио перенес сердечный приступ и почти не выходил из дома, где о нем заботилась мисс Тейлор, но по-прежнему возглавлял наши компании. Он знал половину Сакраменто, у него были сотни друзей, его любили и уважали. Его опыт и связи были необходимы для контрактов и займов, но прочую работу выполняли мы с Антоном Кусановичем. Мы заботились о наших сотрудниках как могли, но нам приходилось снижать затраты, чтобы конкурировать на жестком рынке.
— По крайней мере, у них есть работа и мы относимся к ним с уважением, Виолета, — напоминал мне Антон.
Поддержание баланса между справедливостью, состраданием и жадностью вызывало у меня такое отвращение, что в конце концов я убедила Хосе Антонио продать нашу долю в бизнесе по производству сборных домов Антону Кусановичу, — так брат мог спокойно провести свои последние годы, а я бы тем временем занялась чем-то другим. Это были идеальные годы для спекуляций недвижимостью и прочих махинаций. Многие продавали собственность по бросовой цене, чтобы уехать за границу, одних высылали, другие ехали по собственной воле: из ненависти к режиму или в поисках экономических возможностей. Настало время покупать дешево и продавать дорого — так некогда звучал девиз моего отца.
Я поселилась в столице, где рынок жилья и коммерческих помещений был более разнообразным и интересным, чем в провинции. Столица полностью меня устраивала. Мне поступало много предложений, а я умела выбрать лучшее и поторговаться; я покупала удачно расположенную недвижимость, даже если она была в плохом состоянии, приводила ее в порядок и продавала с хорошей прибылью. Вскоре я стала специалистом по строительству, реставрации, внутренней отделке и банковским кредитам; это легло в основу того, что ты называешь моим состоянием, Камило, однако подобное понятие применительно ко мне звучит смешно. Мои доходы ничто по сравнению с богатством олигархов, которые шли к нему самыми аморальными способами. Сейчас они миллиардеры.
Тебя нянчила Этельвина, ты был еще слишком мал, чтобы ходить в колледж Сан-Игнасио, лучший в стране, хоть и католический. Мы с этой доброй женщиной так тебя избаловали, что любой другой ребенок на твоем месте сделался бы исчадием ада, примером эгоизма и дурного поведения, однако ты был очарователен. Меня мучила совесть из-за того, что я мало занималась своими детьми, когда они были маленькими, я дала себе клятву, что с тобой ничего подобного не произойдет. Я организовывала свой рабочий день так, чтобы как можно больше времени проводить в твоем обществе, помогала тебе с уроками, мы с Этельвиной ходили на твои спортивные занятия и представления в театральной студии, которые были настоящим ужасом, а каникулы проводили в Санта-Кларе, где Факунда пичкала нас лучшими блюдами своей кухни. Я оставляла тебя только для того, чтобы съездить в Америку к Рою, этому таинственному человеку.
Квартира, в которой мы прожили много лет, располагалась в старинном доме. Ветры современности сузили пространства жилых помещений, придали дизайну стеклянный холод и стальную строгость. Мы жили напротив Японского парка; эту квартиру я купила по дешевке — район вышел из моды, хотя там все еще оставалось несколько особняков и посольств, — а продала по цене золота, потому что в этом месте собирались построить тридцатиэтажную башню. Склоны холмов обрастали замками нуворишей, их окружали неприступные стены и охраняли сторожевые псы, в то время как средний класс и торговля располагались в обычных жилых кварталах, подобных тому, где жили мы. Вход в наше здание круглосуточно охраняли двое дружелюбных швейцаров, близнецы Сепульведы[23], настолько похожие друг на друга, что невозможно было понять, чья очередь дежурить. Наша квартира занимала весь третий этаж; коридоры были такими просторными и длинными, что по ним можно было кататься на велосипеде. В ней витал дух пришедшего в упадок благородства, а высокие потолки, паркетный пол и выпуклые стекла напоминали мне о Большом доме с камелиями, где я родилась.
Сначала квартира казалась слишком просторной для Этельвины, меня и маленького мальчика, но через несколько месяцев Хосе Антонио и мисс Тейлор переехали к нам, потому что у брата по-прежнему болело сердце, а в Сакраменто ему не могли оказывать такую же помощь, как в столичной Английской клинике, куда его мигом везли в случае необходимости. Доставляли его туда полумертвым и каждый раз чудесным образом воскрешали. И Хосе Антонио, и мисс Тейлор ненавидели шум, ядовитый туман и городское движение, поэтому редко выходили на улицу; зато пристрастились к телесериалам, которые смотрели с Этельвиной и с тобой, не пропуская ни одной серии. В четыре года ты был свидетелем самых душераздирающих страстей и мог повторить самые пылкие диалоги, да еще с мексиканским акцентом. Я не могла дождаться, когда внук подрастет и пойдет в школу, где расширит наконец свой кругозор.
23
Луис