Когда же я убрала со стола, он, затаив дыхание, трижды промолвил слова благодарности: «Тода, Вирдимура, тода, тода, спасибо, Вирдимура».
Меня это поразило.
Никто никогда не благодарил женщин.
Я с любопытством принялась разглядывать его.
У Паскуале была смуглая кожа, волосы до плеч, ровные белые зубы. У него была своя, особая манера поведения, он отвечал лишь тогда, когда к нему обращались, и улыбался одними глазами.
Он был силен и невинен, почтенные доктора, редкие волосы росли у него с той стороны груди, где билось сердце.
Йосеф рассказал нам, что Паскуале уже обучается медицинским наукам, но вместе с тем ему нравится починять старую мебель, бочки и потрепанные сандалии. Если он слышал, что где-то прохудилась труба, то тут же выуживал из кармана все необходимое и всегда ходил в платье со множеством разрезов, из которых торчали клещи, молотки и веревки.
Латание прорех и устранение изъянов успокаивало его, ему нравилось уходить в себя и погружаться в толкование предметного мира, чувствовать его неподвижное существование, подчиненное безмолвным законам.
Словно каждая вещь таила в себе слова и лишь одному Паскуале удавалось их распознать, поправить сломанное или оживить поношенный механизм; ему казалось, что он расшифровывает никому не знакомый язык, чтобы получить загадочный код, дающий доступ к тайнам бытия.
И тогда он, Паскуале, несказанно радовался, ибо ощущал родство со всем, что оказывалось отброшено другими, признавалось ими ненужным и неприменимым.
Он получал доказательство, что ничто не уходит бесследно.
И даже больше того.
Он получал доказательство, что в мире есть масса вещей, которые могут вновь обрести жизнь.
Следующие несколько дней он повторял за мной все.
Когда он впервые увидел, как я замерла у дороги и присела сосчитать муравьев, он пристроился рядом со мной. Он смотрел, как я наблюдаю за тянущейся цепочкой насекомых и молчал, не говоря мне о том, что они бесконечны. И лишь когда я уставала, сменял меня. Так же он поступал, когда я ставила силки на куниц или залезала на сторожевую башню. Он держался на шаг позади меня, готовый присоединиться, когда будет нужно. Так же было и когда я велела ему прятаться в темноте по моему сигналу. Он сворачивался рядом со мной, не говоря ни слова, стиснув зубы от страха.
Он следовал за мной повсюду, куда бы я ни пошла, и не говорил мне, что я играю в мальчишеские игры. Он не говорил, что я нечиста или что мои рыжие волосы роднят меня с дьяволом. Его не смущало, что я моюсь в море, поднимая платье и подставляя тело ветру. Он не сказал ни слова, когда увидел, как я вхожу в покойницкую с ножом в руке, держа свечку в другой. Лишь спросил, можно ли ему пойти со мной и прочесть кадиш за упокой души.
Когда после ужина наши отцы беседовали, мы уносились к луне, погружаясь в теплое марево ночи, едва держась на плаву, цепляясь друг за друга. Мы плавали обнаженными. Нам не приходило в голову, что нужно прикрываться. Мы передавали друг другу водоросли изо рта в рот и не подозревали, что это называется поцелуем. И когда отцы пытались дозваться нас, чтобы напомнить, что пора спать, мы молчали, давясь от смеха, потому что прекрасно знали, что в такую печальную и безгрешную ночь никто не сможет нас отыскать.
Он был чист, Паскуале Де Медико, как тот, кто впервые вкусил свет. Он был само одиночество. Он был прекрасен.
Казалось, он только вчера явился на свет, не познав ни хитрости, ни лицемерных слез.
Мы с Паскуале стали неразлучны. У меня впервые появился друг. И день за днем мы менялись. Я становилась похожей на него. Он — на меня.
Он перенял мои привычки. Стал мыться в море, пить воду, зачерпывая ладонями, пачкался грязью, копаясь в луже после дождя. Он загорел там, где не следовало. Ходил без сандалий. Шел со мной и моим отцом в поля и собирал листья гриффонии, цветы бузины и липы. Он стал более разговорчивым. Научился кричать от счастья. И обнимал меня ночью, сплетая свои ноги с моими, когда мне снились кошмары.
Я тоже училась у него.
Прежде меня обучал только отец, мне не разрешали посещать мидраш, ни один учитель этого не позволил бы.
Но Паскуале научил меня писать. Он помог мне выучить наизусть Книгу Чисел. Читал со мной книгу о расчете движения небесных светил.
Когда темнело, мы лежали на песке и он показывал мне туманности, которые алели в небе, точно сердце Господа Бога. Паскуале рассказывал мне о самом известном астрономическом сочинении, «О сфере»[4], откуда он сам почерпнул теорию движения светил по трем небесным колеям, что заставляет Вселенную кружиться, точно в танце. «Вон, видишь? — говорил он. — Земля отбрасывает тень на Луну. Эта тень сферична, что говорит о том, что наша планета вовсе не плоская».
4
«О сфере» (