Он давно знал, что за ним придут. Вот уже несколько месяцев он готовился и думал, как меня защитить. Конечно, он мог бы бежать. Мог бы уйти в другой город, в другое королевство, говорить на другом языке. Мог бы сделать вид, что отрекся, что верит в христианского Бога, мог бы затеряться меж христиан.
Но ведь он дал слово Йосефу Де Медико. Он сказал: «Когда ты вернешься, друг, ты найдешь меня здесь».
Это случилось в день Песаха. Отец и Йосеф подписали шидух, и я сделалась невестой Паскуале.
Закатное небо темнело, Урия и Йосеф стояли, крепко обнявшись.
Помню, как отец сказал: «Доброго пути! Будь осторожен, пусть тебя ведет наша тоска по вам, время, которое мы прожили вместе. Возвращайся в Катанию лишь тогда, когда поймешь, что сердце твоего сына открыто живым и мертвым, тем, кто отправляется в путь, и тем, кто пускает корни, тем, кто вечно теряет себя, и тем, кто умеет себя обрести. Мы ждем тебя, Йосеф. Мы здесь».
Он видел, как Йосеф тронулся в путь.
Он знал, что мне будет очень тяжело расстаться с Паскуале.
Урия понимал, что мы уже стали одним целым и нас бережет одна и та же звезда. Но доктора Йосефа ждали в других городах королевства. А его сын должен был завершить свое обучение.
В день, когда его схватили, отец проявил храбрость, вспоминая о том прощании и о тех обещаниях, которыми он обменялся с другом. Он вспомнил, как провожал его взглядом, пока тот не скрылся из виду, мысленно целовал его следы. Вспомнил, как послал ему поцелуй. Вспомнил, как я плакала, как стояла у сайи, махая им вслед, пока густая прощальная тьма не поглотила их и земля не окрасилась в черный.
После того как его схватили, Урию отправили в замок Урсино, но там он пробыл всего несколько дней. Его обвинили в злоупотреблении лицензией врача. Ему вменялось в вину, что он лечил больных даром, тем самым лишая других врачей доходов — как евреев, так и христиан. Из гордости. С целью их оскорбить.
Напрасно Урия доказывал, что его пациенты бедны и им просто нечем заплатить ни ему, ни кому бы то ни было. Напрасно ссылался на заповедь гмилут хасадим, уверяя, что стремился лишь совершать благие дела, среди которых в Талмуде упомянута и помощь страждущим.
В Катании существовали строгие правила поведения для тех, кто занимался той или иной профессией. Никто не имел права предлагать условия лучше, чем у других, и он, Урия, нарушил этот неписаный закон. Обвинение представляли сами священники храма.
Урию приговорили к изгнанию на тридцать лет и к уничтожению всякой памяти о нем, его имя запрещалось упоминать, что означало вторую смерть. Если первой считалось уничтожение тела, то вторая заключалась в том, что стиралась память о человеке.
— Да будет Урия забыт навсегда, — постановил суд. — Да будет он затерян, как обитающий в Шеоле. Погребен. Да будет имя его и дом его преданы ангелу смерти. Подобает молиться о нем одиннадцать месяцев как о мертвом, как то предписывает обычай. Пусть читают по нему кадиш. А потом да наступит тишина.
И тишина наступила.
Десять лет провел он в индийских землях, еще пять — в Африке, затем побывал в Константинополе, Греции, Персии. Его отправили вместе с рабами, и в пути он лечил других рабов. Водил дружбу с нищими, калеками, детьми.
Каждый раз, когда предоставлялась возможность, Урия заходил в библиотеки. В Багдаде он был в Байт аль-хикма, Доме мудрости, в Египте ознакомился с учением Птаххотепа, в Греции прочел «Щит Геракла»[14].
Его путь пересекали маршруты странников, которые направлялись в Китай, Индию, Монголию. Один из таких путников, Джордано Ди Северак, миссионер, епископ, путешествовавший с францисканцами, научил Урию называть братьями огонь, солнце, ветер.
Другой, Риккольдо Пеннини, доминиканец, прошедший обучение в Пизе, направлялся в Багдад, чтобы учить арабский и прочесть Коран. Он обучил Урию искусству перевода исламских текстов на латинский и показал, что на всем лежит след Божий.
И хотя мой отец был изгнанником, он не хотел чувствовать себя чужим и научился быть своим в любой части мира. Домом было для него не какое-то место, а отношения с людьми. И, когда предоставлялась возможность, он заводил их: с Богом, с людьми, с природой, с животными; возводил невидимый дом. Дом, в котором можно было бы остановиться. Но вместо стен у него были имена людей, их тела, нуждающиеся в помощи, в заботе.
По ночам, чтобы не предаваться печали, он сочинял стихи. Рассвет встречал в молитве. А когда садилось солнце, напевал песни о любви.
Урия оставался верен тем правилам, к которым приучил и меня: в невзгодах закалять дух, быть любезным при любых обстоятельствах, ценить красоту.