Тут вдруг Люси заметила на столе записку. Почерк, которым она была написана, был корявым, почти детским. Так писала только Джулия. Люси принялась читать, внимательно вглядываясь в сестрины каракули:
«Лу, привет! Прости меня пожалуйста, за то, что я ушла, но так было надо. Не ищите меня с мамой, пожалуйста. Со мной все будет в порядке. Я выздоровела, и сейчас у хороших людей. Мне правда надо было уйти, хотя я не могу объяснить, почему. Вы все равно не поймете.
Я знаю, что мама очень расстроится, когда узнает. Простите меня, если сможете. Я постараюсь вернуться, но это будет нескоро. Я правда уже выздоровела. Не нужно за меня волноваться.
Джулия.»
Люси просто в ступор впала, прочитав такие строчки. И как это понимать? Что значит «я выздоровела»? Что это за «хорошие люди»? Почему ей надо было уйти? И самое главное: где она сейчас?
«Мама расстроится»… Да не то слово! Мало ей папы и Джека, теперь еще Джулия… И как сказать ей обо всем этом?
Нет, если она до вечера будет сидеть тут одна, она просто с ума сойдет! Люси пошла в комнату, потом снова вернулась на кухню. Нет, все! Надо делать хоть что-нибудь, иначе у нее точно крыша от бездействия поедет! Она снова вернулась в комнату, взяла свой планшетник, и вышла из квартиры.
А во дворе она увидела Дилана. Кроме него, там больше никого не было. Увидев Люси, Дилан подошел к ней.
– Что с тобой? – спросил он. – На тебе лица нет.
– У меня сестра пропала, – тихо проговорила Люси. – Ушла, записку только оставила. «Со мной все в порядке. Я выздоровела, и сейчас у хороших людей. Не ищите меня». Как-то так.
Девушка всхлипнула. Ну вот! И что с ней в последнее время? Надо брать уже себя в руки, в конце концов!
– Ты совсем не знаешь, где она может быть? – спросил Дилан. – Хотя бы примерно?
Она только головой покачала.
– Ясно… пошли.
– Куда?
– Куда-нибудь! Может, сможем найти или узнать хоть что-то. Нельзя на одном месте стоять! Действовать надо. Разве не так?
– Так. Пошли.
И они направились в сторону Исторического квартала, надеясь найти хоть какие-то следы Джулии Арьен…
11. Во мраке.
Вечер опускался на Столицу всегда в одно и то же время – и зимой, и летом темнеть начинало в шесть вечера, а в восемь была практически уже ночь. Светлело тоже по расписанию: в шесть утра. И природные условия на это совершенно не влияли. После Переворота в Столице вообще не осталось ничего, что имеет отношение к природе – разве что несколько погибающих деревьев в бывшем городском парке… А за смену времени суток отвечали специальные люди, сидящие где-то в министерстве: они затемняли а потом снова делали прозрачным (или включали подсветку) купол над городом. Но на этих людей, как, впрочем, и на всех, кто работал в этом самом министерстве, и в квартале представителей власти, Верховному правителю Страскора было совершенно наплевать.
Во всей стране едва ли нашлось больше десятка человек, кто видел бы его в лицо. Были даже те, кто наивно полагал, что его нет, а вся власть сосредоточена в руках «законников» – так, кажется, они называют его верных шавок? Глупые люди. Законники, представители власти – как их не назови, они все равно лишь ширма, преграда, отделяющая народ от него. По большому счету, они и не нужны ему, эти законники. Можно было бы оставить лишь нескольких толковых, чтобы поддерживать в народе патриотизм и любовь к власти. Хотя едва ли там найдется достаточное количество толковых людей… лично правитель знал только двоих. Как там их фамилия? Брэйтон, кажется… Да, точно. Эдвард и Элизабет Брэйтон. У них, кажется, еще сын есть… ну, пусть он будет третьим толковым человеком среди этих самых «законников». Смешное слово!
Но Верховный правитель никогда не смеялся. Он не смеялся ни разу за те тридцать девять лет, шесть месяцев и двадцать семь дней, что был у власти. Ему это было не нужно…
Стоя у затемненного стекла, из которого была сделана стена комнаты – и стена Дворца – Верховный правитель наблюдал, как город погружается во тьму. Ему нравилось это время, и нравилась тьма. Ему нравился смог, затянувший улицы Столицы, и нравилось отчаяние и страдания людей, живущих в этом городе и в этой стране. Ему все это нравилось, но не более. Он не смог бы сказать, что что-то из этого он любит. Верховный правитель Страскора вообще ничего не любил. Кроме, может быть, своей абсолютной власти. А эта власть действительно была абсолютной. Никто, кроме правителя, не мог составлять и подписывать новые законы. А от законов в Страскоре сейчас зависело все.