Человек-сталь
Еслиимя тебе —«человек-сталь»,То не стони, когда ковать тебя станут;В грязь упавши ничком, из неё восстань:Звёзды Вселенная в очи твои уставит.
Кости расплавит в лаву лиловый пыл,В зеркало вечностиболь закалитдушу —Тот не сыщет неосилимой тропы,Кто в присутствии Бога назвался идущим.
Не затупись языком, что струнно-остёрВолею правды, какая – исток искусства…
Коль покорённой вершиною будет костёр —Светом гори: для него ты ноженьки стёр;В звёзды рассыпься, нащупав ладонь Иисуса.
Вот и идёшь – славой осоловело-лилов,В гуле ветров созерцая истоки мантр.
Если ты Богомоднажды нарёкЛюбовь —Не оступись,увидевеёстигматы.
В больнице
По коридору, меж коек, ты – как по лезвию:В уши гудит Высоцкий, а в ноздри – спирт.Тесный проход не короче историй болезниТех, кто здесь либо охает, либо спит.Вот шагаешь, мучительно бесполезен,И не слабее, чем этот сюжет, избит:
Глаз фонарём синеет с последней пьянки.Ты зовёшь, познавая больницу с изнанки,Её про себя не иначе как «скотный скит».
С силой в тебя – усталая, словно Сирия,Медсестра – растрёпанная, некрасивая,Тушь спросонно размазывая по рукаву.
Снова серая дверь и палата сирая,Семеро: с виду – по лавкам, едва на плаву.Ты выключаешь плеер. Высоцкий смолк.
– Здравствуй, дед, – со скрипом садишься на койку.– Колька!.. Эх, не видал-то давненько Кольку!..– Дед, со вчерашнего, – сглатываешь комок.
Ласково смотрит. Не в оба. Он лыс, как вобла.Ты достаёшь апельсины, беззвучно воя:Кажется, дед заметил, что ты взмок.
– Осень, Колька!.. Славно нынче на Невском.Тут-то и побалакать-то, Колька, не с кем… —Морщишься, словно от колик, ты, чушь неся.
Это окно гордо-вольное – сущий вымпел.– Колька… А помнишь… раньше? Давай-ка выпьем!..– Дед, – отвечаешь, – не стоит: тебе нельзя.
…Вновь – коридор. Сколько ж сельдей в проклятой банке!..Час отсидевши, ты вышел с колечком бабки;В ноздри – спирт, в голове – «как помру – продай!..»
Вновь – переулок. Вновь – из горлá, хоть ты тресни:Чтобы – до мути и к Машке, опять нетрезвым.
Ни надежды, ни совести, ни стыда.
Роман с кармой
1
Когда помешался Рома на героине,какая дала бы… фору своей омоформе, —стало герою горячему тесно в Романе.
В дверь камеры сердца, зовущейся закромами,герой изнутри барабанить принялся – и нев силах унять аритмию сию, на фарфоре
семейном Рома нелепую злобу выместил,буфет лишив той самой пыльной невинности,что заключалась в квартете прабабкиных чашек.
Рома буянил – герой в нём стучал всё чаще:эхом в затылке Ромином грохот подскоковгоре-героя клубился. Сервиз раскокав,Рома (пьяный до чуши, усталый дичайше)рухнул пластом на колючий песок осколков —
ждать героиню, как-то по-детски робея;как электричку в мороз, как гора Магомеда,жадно ждать Катерину из Первого Меда.Тесно герою было в Романе, тесно:в рёбрах Романа неистовствовал Ромео,надрывался Цой, светозáрил Тесла.
Бог милосерден: вовеки не быть в прокатетой картине, какую увидела Катя,поездом тёплым придя – спасительно. В гости.
Дверь – нараспашку.«Ромочка, ты там живой ещё?..»Зала фарфорово скалится местом побоища.Рома – на месте: глазами ангорского кролика(то есть по сути – отъявленного наркомана).Под ноги сплюнув про «я-влюблена-в-Костю»,
Катя сбежала. Виною тому – герой, который вмешался в завязку её Романа.
2
Когда у Ромы внезапно закончился ром,Рома был рад – много крепче, нежели зол:Он, на ковёр улёгшись кверху нутром,Нынче впервые на противоположный пол
(Что – потолок) глядел без дрожи в желудке,Брагою зелья надутом в магический шар.Бодро – бёдрами шлюхи, бортами шлюпки —Стены качались. Рома едва дышал.
Чудилось Роме, что он несётся на судне,Давшем – не хлеб днесь насущный, а горький крен.Рома боялся: вот-вот звездолобую сунетБашню – в петлю окна негодующий Кремль
И загудит, колокольной слюною брызжа,Дескать, куда ты прёшь-то, глаза разуй!..Рома лежал на ковре, как на палубе рыжей,В свой потолок уставившись, как в лазурь.