И видит он тень, выходящую из пропасти у него под ногами. Она соединяется со зверем, образуя единого зверя-призрака. Эта новая сущность, неразрывно связанная с первой, ревет, как дракон. И ревом она заставляет его поклоняться первому зверю, у которого смертельная рана исцелела. Для этого ему положено было начертание на правую руку и на чело, которое суть имя Зверя, или число имени его: шестьсот шестьдесят шесть.
Он шепчет:
«Кто подобен зверю-призраку? Кто может сразиться с ним?»
Мужчина спрашивает себя, он ли произносит эти слова, или они внушены ему зверем.
Зверь шипит.
«Но у тебя больше нет начертания!»
Ибо никому нельзя ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание.
«Тот, кто поклоняется зверю-призраку и его образу, будет пить его напиток жизни. Тот же, кто отрекся от него, будет пить вино его ярости!»
Из ран на лбу и правой руке течет кровь.
Теперь зверь-призрак воет. Он властвует даже над ветром, с шумом разбивающимся о скалы вокруг них.
«Поступающие так будут мучимы в огне и сере! И не будут иметь покоя ни днем, ни ночью!»
Зверь произносит хулительные слова, обращенные к молодому человеку и ко всем людям. И, вонзив ему в сердце лезвие, толкает в пропасть.
Несколько мгновений молодой человек парит в воздухе, потом раздается хруст его костей, и разум гаснет.
Сразу после того, как взгляд его встречается с остановившимся взглядом ребенка.
In principio erat scriptum [4]
ГРЕНОБЛЬ,
3 июля 2007
Начало лета в гренобльской впадине. Здесь царит влажная жара, пропитанная выхлопными газами. Сдав последние экзамены и вернув ключи квартирным хозяевам, студенты торопятся скорее добраться до родных мест — и застревают в пробке на южной объездной дороге. На задних сиденьях подержанных машин свалена в кучу вся их университетская жизнь. Они стремятся к истокам — и отнюдь не все вернутся к началу следующего учебного года.
Циничному Натану нравится начало июля. Его счастье — отчасти продолжение несчастья других. Массовый отъезд студентов, бегущих от летней жары и загрязненного воздуха, уносит с собой и порождаемый ими беспорядок. Окончание семестра — возврат к спокойствию. Наконец-то настает время погрузиться в исследования. Период работы за письменным столом; период, которого Натан и жаждет, и боится: это страх и радость неизведанного, созревания идей, которые он сотни раз развивал на лекциях перед студентами.
Обычно из этого не выходит ничего значительного. Распечатанные на принтере результаты его изысканий часто разочаровывают. Натан даже начал сомневаться в своих исследовательских способностях. На факультете полно посредственностей, которые воображают себя светилами науки и с которыми приходится ежедневно сосуществовать, вынося их высокомерные претензии.
«Одной посредственностью больше, одной меньше…»
Идеальный образ научных исследований, который он мысленно рисовал, поступая на работу в университет, быстро развеялся, столкнувшись с реальностью внутренних войн за власть между лабораториями и между учеными-преподавателями. Постыдные окопные войны вездесущей бюрократии, которые интересуют его все меньше и меньше и от которых он старается отгородиться.
Стать свободным электроном.
Его отношение раздражает Бахию.
«В конце концов вас загонят в угол, как тех четверых, которые рассуждали так же! — ругается докторантка из Марокко, работающая с ним в одной лаборатории. — В один прекрасный день вас прижмут, потому что вы не занимаете никакой позиции. И тогда вам придется выбирать из двух зол».
Выбирать между виноватым молчанием и увольнением по собственному желанию.
Чаще всего Натан улыбается с понимающим видом и этим ограничивается. Он знает, что в каком-то смысле она права, но отвечать ей — значит ввязаться в игру. А он не желает ступать на скользкую дорожку. Вместо него это делают другие, начиная с молодой докторантки, которая уже три года совмещает работу няни с самыми разнообразными подработками, чтобы финансировать свои исследования.
У Бахии и правда проблемы с деньгами, но чем он может ей помочь? Его преподавательское влияние ограничено его же бездействием. По крайней мере, он убедил себя в этом. Чтобы не забивать голову неразрешимыми вопросами.
Или чтобы жить спокойно.
«А что еще остается?»
Таких, как Бахия, сотни! Натан не высказывает своего мнения о внутриуниверситетских сплетнях, и к нему почти никогда не обращаются за советом: большей частью его устраивает фактическое положение дел, дающее ему возможность работать в свое удовольствие. Неопределенный компромисс, которым не стоит гордиться. Временное решение, не более того.
С тех пор, как шесть лет назад его назначили на пост доцента в университете Гренобль-5 и прикрепили к лаборатории профессора Насиве по изучению социальных отношений, Натан проводит лето вдали от туристических столиц и кишащих людьми средиземноморских пляжей. Он чередует длительное заточение в рабочем кабинете с более или менее полезными перерывами. Во время перерывов он ходит в кафе или гуляет в горах.
Ученый смотрит на часы. «Уже одиннадцать!»
Пора возвращаться в кампус. У его ног простирается город, артерии которого подернуты дымкой одноокиси углерода. Сегодня утром, приняв душ, Натан пешком поднялся к Бастилии, бывшей тюрьме, превращенной в туристический объект. Пешеходная тропа за полчаса приводит к платформе, с которой открывается панорама изерской столицы с ее бурно развивающейся промышленностью. Высотные здания, обшитые листовой сталью, стройки и дымящиеся трубы контрастируют с пышной зеленью близлежащих массивов Бельдон, Шартрез и Веркор. Прогулка по возвышенностям Гренобля вскоре перерастает в созерцание научно-фантастического пейзажа, весьма далекого от образа, растиражированного средствами массовой информации благодаря зимним Олимпийским играм шестьдесят восьмого года, — образа горнолыжной станции, окруженной вечными снегами.
За всем этим — гренобльская впадина.
Лаборатория размером с целый город. Лабораторная агломерация. Социальные и технологические эксперименты между тремя горными массивами. На севере Натан четко различает Комиссариат по атомной энергии, Европейский центр синхротронного излучения, и институт Лауэ-Ланжевена, отмеченный на картах как водонапорная башня. На самом деле в институте находится ядерный реактор. Между скоростной магистралью, рекой Изер и линией железной дороги возвышается «Минатек», центр будущего, специализирующийся на нанотехнологиях. Дальше — Лаборатория электроники, технологии и приборостроения. Прямо перед Натаном, на юге, изрыгают черный дым огромные трубы химического центра Пон-де-Кле.
По дороге в Шамбери, у подножия форта Сент-Эйнар, — печь для сжигания хозяйственных отходов и место расположения будущего Биополиса. В противоположной от университетского кампуса стороне Натан замечает носящую крайне индустриальное название Зону научных и технических нововведений и производства. В конце долины Грезиводан — Кролль I, зона производства микрочипов. А рядом Кролль II, более десяти лет получающий самые большие производственные инвестиции во Франции, — здесь крупные консорциумы и транснациональные корпорации сотрудничают в рамках программы по исследованию полупроводников.
Вблизи ревностно охраняемых промышленных лабораторий, окруженных решетками с колючей проволокой, плодятся земельные участки, многоквартирные дома для обеспеченных инженеров и торговые центры. А также гигантские торговые комплексы, снабженные пешеходными зонами, дорожками для велосипедистов и набережными для воскресных прогулок и циркуляции потребителей.
«Чтобы высший свет мог растрачивать и растрачиваться».
Натан улыбается и начинает спускаться вниз.
«Лер» гнездится на третьем этаже административного здания на западной оконечности кампуса, зажатый между стенным шкафом и столом Машена, помощника секретаря. Президент университета Эрвен Фоша соблаговолил выделить им помещение шесть лет назад, когда на него надавило руководство кафедры социологии. Субсидии начисляются в соответствии с площадью, занимаемой учеными-преподавателями. Трудно представить себе больший рационализм и произвол.