Дуняша. Не знаю уж как… Чувак он смирный, и бабки есть, только такую пургу несёт, что не догоняю. Вроде складно, на эмоции, только непонятно. Мне он как будто не противный, а меня любит безумно, прямо вштыривает его, так хочет меня. Но вот только нефартовый, каждый день что-нибудь. Ему так и дали погоняло: тридцать три несчастья…
Лопахин (прислушивается). Кажись, подъезжают… А чей это аэмгэ шестьдесят третий?
Дуняша. Едут! Что ж это со мной… внутри всё обрывается.
Лопахин. Едут, без балды. Пойдем, поприветствуем. Узнает ли она меня? Столько лет не виделись.
Дуняша (в волнении) . Я сейчас выпаду в осадок… Ой, мама, сплохело мне! (блюёт)
Слышно, как к дому подъезжают два большемоторых автомобиля. Лопахин и Дуняша быстро уходят. Сцена пуста. В соседних комнатах начинается шум. Через сцену, опираясь на палочку, торопливо проходит Фирс, ездивший встречать Любовь Андреевну; он во фраке; что-то говорит сам с собой, но нельзя разобрать ни одного слова. Шум за сценой все усиливается. Голос: «Вот пройдемте здесь…» Любовь Андреевна, Аня и Шарлотта Ивановна с собачкой на цепочке, одетые по-дорожному. Варя в пальто и платке, Гаев , Симеонов-Пищик, Лопахин, Дуняша с несессером и зонтиком, прислуга с вещами – все идут через комнату.
Аня. Идём сюда. Мама, помнишь, какая это комната?
Любовь Андреевна (радостно, сквозь слезы). Детская?
Варя. Холодрыга какая, у меня руки задубели. (Любови Андреевне.) Твои комнатушки, белая и фиолетовая, такими же и остались… (сквозь зубы) мамочка.
Любовь Андреевна. Детская, милая моя, прекрасная комната… Я тут спала, когда была маленькой… С кем я тут только не спала… (Плачет.) И теперь я как маленькая… (Целует брата, Варю, потом опять брата.) А Варвара по-прежнему всё та же, на монашку похожа. И Дуняша наша всё та же… (Целует Дуняшу.)
Гаев. Самолёт опоздал на два часа. Что за дела, ты на чьём борту летела?
Шарлотта (Пищику). Моя собака орехи жрёт! Миндаль, кедровые, арахис.
Пищик (удивленно). Сучка французская! В хорошем смысле!
Уходят все, кроме Ани и Дуняши.
Дуняша. Заждались мы… (Снимает с Ани пальто, шляпу.)
Аня. Я не спала в дороге четыре ночи… Вроде не перенюхала… Теперь колбасит меня… поплющивает немножко.
Дуняша. Вы уехали под Новый год, тогда был снег, был мороз, а теперь? Милая моя! (Смеется, целует ее.) Заждалась тебя, радость моя, светик… Я скажу вам сейчас, одной минутки не могу утерпеть…
Аня (вяло). Опять что-нибудь? Я больше девками не интересуюсь…
Дуняша. Да я тоже. Наш мажордом Епиходов после корпоратива на Восьмое марта мне предложение сделал.
Аня. Ты все об одном… (Поправляя волосы.) Я посеяла спьяну шпильки, булавки, мобильник… И лифчик Ла Пёрла… Может, маман попёрла? (Она очень утомлена, даже пошатывается.)
Дуняша. Уж я не знаю, что и думать. Он меня любит, так любит! И может по пять раз за ночь!
Аня (глядит в свою дверь, нежно) . Моя комната, мои окна, как будто я не уезжала. Я дома! Завтра утром встану, побегу по нашей Барвихе, по магазинам… О, если бы я могла уснуть! Я не спала всю дорогу, томило меня беспокойство: кто из наших свалил за бугор, кто остался, кого посадили, кого завалили…
Дуняша. Третьего дня Петр Сергеич вернулись. Выгнали из Лондона из-за санкций.
Аня (радостно). Петя!
Дуняша. В бане спят, там и живут. С другом. Моются каждый день. Боюсь, говорят, стеснить. (Взглянув на свои электронные часы.) Надо бы их разбудить, да Варвара Михайловна не велела. Ты, говорит, их не буди, к ним вообще не ходи, не смущай.
Входит Варя , на поясе у нее связка ключей.
Варя. Дуняша, эспрессо поскорей… Мамочка капучине просит, с пенкой.
Дуняша. Айн момент. (Уходит.)
Варя. Ну слава богу, приехали. Опять ты дома. (Ласкаясь.) Душечка моя приехала! Кисонька приехала! Скучала по моей киске?
Аня. Натерпелась я от этих француженок. Не подмываются.
Варя. Воображаю!
Аня. Выехала я на Страстной неделе, тогда было холодно. Шарлотта всю дорогу говорит, представляет фокусы, всё норовит с первым встречным в картишки перекинуться. И зачем ты навязала мне Шарлотту, она только в покер режется, и то мухлюет безбожно…
Варя. Нельзя же тебе одной ехать, душечка. В семнадцать лет!
Аня. Приезжаем в Париж, там холодно, снег, арабы, негры, всё дорого. По-французски говорю я крипово, а по-английски эти лягушатники вообще ни бельмеса. Маман живет на пятом этаже в Шестнадцатом арондисмане, прихожу к ней, у нее какие-то французы облезлые, дамы недотраханные, старый падре-педераст с книжкой, и накурено, вонь гадкая от сигар с дурью, всё в жирной какой-то копоти, неуютно. Кокс везде рассыпан, бутылки валяются из-под брютов, кальвадоса и абсента. Но и водки куча бутылок по углам стоят недопитые. Она ж русская, слегка банку баст – и за всю эту сволочь платит, гуляй рванина, от рубля и выше. Мне вдруг стало жаль мамы, так жаль, я обняла ее голову, сжала руками и не могу выпустить. Мама потом все ласкалась, плакала…