— Я чувствую, как мои вены горят. Сердце бьется слишком громко — словно оно не мое. Это тот самый “зверь”, что теперь во мне? О котором ты мне рассказывала, с которым ты борешься? Теперь я понимаю… Он хочет только крови. — каждое слово давалось Богдану через силу. — Я словно перестал владеть собой. Стук в голове. Громче. Громче. НЕВЫНОСИМО! А затем, я почувствовал на языке кровь Турского, она проникала мне под кожу. И это было… Это…
— Это было прекрасно… — я помогла майору закончить фразу, найти нужные слова.
— …Ужасно. — Богдан рухнул лицом на колени. — Я его убил?
— Не знаю. — пожала плечами я. — На всякий случай, я бы оставила Турского на солнце, дневной свет его точно прикончит.
Богдан поднял на меня взгляд, неуверенно кивнул и трясущимися руками поднес смолящую сигарету к пульсирующим губам.
Петер стоял возле лестницы в подвал и помог мне уложить Турского на старый, пыльный диван, что когда-то украшал гостиную на первом этаже дома.
— Роман пока в церкви. — буркнул Петер и улыбнулся во весь рот, когда нагнулся над моим песиком. — А это что за чудо?
— Это мой пес.
— Тот самый?
— Но откуда он здесь?
— Долго рассказывать.
— Анна… — растерянно посмотрел на меня Петер, потом перевел взгляд на затихшего Богдана и связанного сектанта.
— Турский — бессмертный. — тихо ответил майор на незаданный германцем вопрос.
— Ну дела. — присвистнул Петер. — И кто же его обратил, всё — таки Роман, Да?
Я потрепала пса по загривку и взглянула на огромный шрам на лице Турского, затем перевела взгляд на свою отметину после укуса песика на руке.
— Нет. — я мотнула головой.
— А кто тогда? — Петер вопросительно посмотрел на меня. — Ты?
— Скорее он. — я прислонила рукой к своему бедру голову пса.
— То есть? — замер германец.
— Мои силы взялись не из ниоткуда. Я уверена в том, что мой пес является переносчиком нашего общего проклятия.
Петер почесал островок своих белых волос на макушке и содрогнулся, ухватившись за живот.
— Слушай, нам надо к Роману, меня эта дробь в кишках докатает. Жжет ужасно. Я ему наберу, узнаю, как он там, закончил в церкви или нет. Черт, хочу побыстрее избавиться от этой картечи, не вдохнуть, не… — Петер вышел из потрепанной временем гостиной особняка, унося с собой свои слова, клавиши на его телефоне нестройно зазвучали.
Богдан был спокоен. Слишком спокоен для того, кто только что впервые попробовал кровь. Да еще и бессмертную. Он курил одну за одной и смотрел на Турского, что не шевелясь, лежал на прогнившем диване.
— Так, Роман закончил с телами, ух и работки мне, ночи на две. — Петер вернулся в гостиную. — Сейчас заскочим в приход, заберем его и едем в клинику. Сил нет терпеть эту ноющую боль внутри, будто объелся жареной капусты с пивом.
Так мы и сделали. Запихнули Турского в багажник, подхватили Романа, что был с ног до головы в крови и грязи, и отправились в его клинику.
Наверное единственное, что мне нравилось в Романе, это его умение молчать и не судить, что было странно для того, кто свою смертную жизнь положил на обвинения несчастных, “одержимых дьяволом”.
В клинике, Роман без слов протянул Богдану пакетик крови из холодильника и жестом приказал Петеру забраться на операционный стол. Богдан неуверенно посмотрел на меня. Я поняла, что он всё еще борется внутри сам с собой, не понимая своих чувств — с одной стороны он испытывал непреодолимое желание испить этот пакетик до последней капли, с другой, его, еще человечная сторона, противилась, чувствовала отвращение к красной холодной жиже внутри пластика. Я надорвала пакет, схватила Богдана за подбородок и заставила открыть рот. Как только первая капля упала на его губы, он перехватил у меня пакет и в один глоток осушил его. Потом взглянул на меня. Его лицо исказилось, он весь сморщился, будто маленький ребенок, что в первый раз в своей жизни попробовал лимон. Но то было не чувство омерзения к вкусу крови, нет, на его лице было омерзение к самому себе. Тогда я поняла, что Богдан не хотел себе такой участи, что я, возможно совершила, огромную ошибку, обратив майора, сделав его бессмертным созданием.
Медленно наступал рассвет. Свинцовые черные тучи сдувал с крыш домов сильный, порывистый утренний ветер.
— Пора. — сказал Роман.
Петер, прихрамывая после проведенной хирургом операции, доковылял до машины, открыл багажное отделение. Турский еле дышал, но был в сознании.
— Что… что вы делаете? — запротестовал сектант, когда Роман подхватил его и потащил вверх по лестнице на крышу. Мы шли гуськом по ступеням за хирургом — я, Петер и Богдан.