Клеманс щебетала о том, как здорово в деревне зимой: днем можно сходить в лес на променад по протоптанным тропам — “Это безопасно, волков в этих местах нет, всех изловили”, если я захочу, то могу взять лыжи — “Поговаривают, богатые французы полюбили соревноваться в скорости передвижения, да и в газетах пишут, что прогулки с использованием лыжни полезны для здоровья”. Я отрезала, что очень устала с дороги и скорее всего весь день буду крепко спать. Мадам понимающе закивала и попыталась разглядеть мое лицо, скрытое тканью, я лишь сильнее сжимала края капюшона и вовремя поддакивала говорливой женщине.
Толстяк, муж Клеманс по имени Жером, грузно переминался с ноги на ногу, плетясь за нами и молчал.
Гостевой дом представлял из себя пастушескую хижину, сложенную из камня и массивного бруса, побеленного известняком. Двухскатная пологая крыша с большими свесами и далеко выступающим козырьком укрывала балконы комнат постояльцев на втором этаже и поддерживающие их массивные деревянные балки.
Ночь вступила в свои права. Холодный ветер гор колол, словно иголками, мою новую, молодую кожу на руках, хлестал мелкими снежинками щеки. Полная Луна освещала нам узкую тропинку к предбаннику дома.
Мадам открыла передо мной дверь гостиной с большим камином посередине и упорхнула на кухню, приказав Жерому проводить меня до моей комнаты. Амбал кивнул и, закинув мой дорожный сундук себе на плечо, прошел вперед по скрипящей лестнице. Мужчина остановился у первой двери у лестницы и попросил по — французски дернуть толстую круглую ручку на себя, тихо ругнувшись на мадам за то, что та не оставила дверь пустующей комнаты открытой.
Я указала здоровяку жестом куда поставить дорожный сундук, а сама быстро зашторила окна. Жером стоял в дверях, не шелохнувшись. Я достала из сумки деньги и протянула толстяку. Тот с трудом пересчитал бумажки и монеты, сам себе кивнул и кротко взглянул на меня. Я не снимала плаща, что явно нервировало мужчину. Ему хотелось рассмотреть постоялицу, но глубокий капюшон и меховая опушка скрывала большую часть моего лица. Амбал буркнул, что ужин будет подан через двадцать минут и закрыл за собой скрипучую дверь.
Я сняла верхнюю накидку и посмотрелась в маленькое серебряное зеркало над деревянным непрезентабельным комодом. Шрамы от ожогов исчезли, но кожа моего лица оставалась розоватой, будто я только что вышла из горячей бани. В свете дня, если бы меня могли увидеть смертные, я бы насторожила их своим внешним видом — брови и ресницы еще не отросли и, я была похожа на больную сифилисом куртизанку, белые локоны — чересчур короткие по тем временам, едва доставали плечей, и мне, с большим трудом, удавалось их собрать в хоть какое-то подобие прически. Я достала из сумочки сурьму, подвела глаза и брови, сдула с пуховки жемчужные белила и припудрила розовую кожу на щеках. Надела шерстяное платье с вырезом под горло, что полностью скрывало плечи и натянула шелковые перчатки, чтобы закрыть ладони. Мадам постучала в дверь и получив мой ответ заглянула в комнату.
— Мадмуазель, я накрыла для Вас стол внизу. — прощебетала хозяйка гостевого дома и отступила в коридор, дожидаясь, пока я сложу косметические принадлежности обратно в свою сумочку.
Я прошла мимо Клеманс и поинтересовалась:
— Я здесь одна или есть еще постояльцы, что выйдут на ужин?
— В нашем доме гостит еще один человек, мужчина. Кажется, он русский или поляк. — пожала костлявыми плечами мадам. — Но он болен и не спускается трапезничать.
Мое сердце забилось чаще. Иван еще был жив, он дождался меня.
— Этот русский, не заразен? — надменно спросила я.
— Нет, что Вы, мадемуазель. — затарахтела Клеманс.
— Не хотелось бы с ним встретиться. — я повела плечами, выказывая мадам свою притворную брезгливость.
— Не переживайте. Его комната в самом конце коридора, выходит окнами на восток, хоть и напротив вашей, но у него своя уборная, а еду я приношу ему трижды в день сама. Он настолько слаб, что не может встать с кровати.