Иванов помешивал быстрорастворимый кофе в большой глиняной кружке, сидя за кухонным столом, и смотрел на карточку с песочными часами и бляхой в виде орла от ремня отравителя Сереги.
— Надеюсь, ты не против, я тут себе кофейку сварганил? — спросил майор, с ангельским выражением на лице, когда я с удивлением на него взглянула. Не сказала бы что мне нравилось, то что Богдан хозяйничал в моей квартире и рылся в моих вещах, но за мной был должок — я в его доме вела себя более невоспитанно — тайно следила за ним через окно, читала чужой дневник и, в конце концов, пыталась удавить Иванова.
— Не против. — поджав губы, буркнула я и до упора закрыла ящик кухонного стола, откуда майор вытащил чайную ложку.
Полицейский отпил кофе, громко прихлебывая.
— Это и есть их тайный знак? — указал пальцем полицейский на черную визитку.
— Да. Так мне сказал режиссер из подвала.
— Я это пожалуй заберу. — Иванов положил карточку к себе в карман рубашки.
Богдан устроился поудобнее на мягком стуле и выглянул в окно.
— А что происходит днём? Как ты пережидаешь солнце? У тебя есть какой-то склеп? Или гроб где-то спрятан в квартире?
Я села напротив и ухмыльнулась.
— Я сплю здесь. В своей собственной кровати. Балдахины из непроницаемой, светоотражающей ткани вполне заменяют мне неудобные и неуютные гробы.
— Значит как обычный человек, спишь с подушкой и под одеялом? — полицейский сделал большой глоток кофе.
— Да, и на хлопковых простынях.
— Почему не на шелковых? — ощерился майор. — Кроваво-красных.
— Скользко и неуютно. — я карикатурно закатила глаза, изобразив на лице неимоверную скуку. Ну правда же, какой шелк? Начитался своих вампирских книжек…
Иванов одарил меня широкой белоснежной улыбкой и понимающе кивнул.
— Я могу закурить? — спросил майор.
Я встала, открыла створу окна и поставила перед майором абсолютно новую пепельницу, что когда-то шла в подарок к глиняной кружке в руках Иванова. Холодный, влажный ночной ветер ворвался на кухню. Моя кожа покрылась маленькими мурашками, я поежилась, но тут же привыкла к прохладе ночи.
Майор прикурил и выдохнул дым в сторону окна.
— А зачем тебе простая еда? Кофе? В морозильнике лежит пицца, даже водка есть, а в кухонном шкафу пачка пасты и геркулес.
— Я этим питаюсь. — пожала я оголенными плечами.
— Я думал, что вампиры предпочитают кровь, — майор поднялся со стула и уперся в подоконник локтями. Ветер теребил его черные, как уголь, кудри, а ясно-голубые глаза щурились и слезились от дыма сигареты.
— “Зверь” предпочитает кровь. Мне же нравятся разные блюда от сладких пирогов до тайских острых супов.
— Ты наверное за свою жизнь много чего попробовала?
— Да. Но были и плохие времена, в том числе и голод начала двадцатого века. — Я поднялась и ушла в спальню за одеждой.
— Начала двадцатого… — Иванов замер, тлеющая сигарета зависла с сантиметре от его мягких губ. — А сколько тебе лет? Откуда ты? Как ты попала сюда?
Я оставила Богдана томится без ответа, быстро надела нижнее белье и выглянула в коридор из которого можно было увидеть стоящего рядом с окном майора.
— Мне двести пятьдесят девять лет, — заговорила я когда полицейский уже казалось, забыл свои вопросы. — Я родилась в городе Красичин, теперь это деревня в Восточных креслах Польши.
— Полячка значит, да? — Иванов выдохнул дым через нос.
— Те места под кем только не были. Поэтому тебе проще думать что да, я из Польши.
— Признаюсь история с географией никогда не были моими любимыми школьными предметами.
— То что ты читаешь в учебниках, мало походит на то, как видели свой век современники событий. Войны, голод, экономический и политический подъемы, а потом снова разруха — для историков это лишь информация, скрупулезная запись в книге, пара параграфов о целой декаде или веке, или еще хуже — своевольное истолкование. А для свидетеля веков, бессмертного — это просто мимолетные воспоминания, что яркими вспышками иногда ослепляют разум.
— А войну ты видела? — оживился Богдан.
— Какую именно?