— Богдан, подожди! — я перехватила трясущуюся ладонь Иванова.
Он вывернулся из моих пальцев, сел на колени перед вырытой ямой и смотрел, не отрываясь, на кости.
Он не двигался, молчал. Просто смотрел.
А потом раздался этот звук — не крик, не стон, а что-то глубже, из самого нутра Богдана, будто земля под нами двоими, живыми, разверзлась.
Иванов одним движением оттолкнул меня от края неглубокой ямы и быстро принялся раскапывать останки. Его тело напрягалось от каждого движения, будто к его ладоням был подведен ток. Венка на загорелом лбу пульсировала в такт артерии на шее. Он что-то шептал сам себе, двумя руками черпая землю.
Я положила ладонь на его плечо. Он отбросил грязными пальцами мою руку. Мои слова, о том, что это может быть не она, не его сестра, не Катя, тонули в его хриплом, прерывистом дыхании.
И вдруг он замер. Я выглянула из-за его плеча. Богдан раскопал скелет почти целиком. Яркое красное платье, пусть и истлевшее, прикрывало грудину и таз покойницы. А на костлявом, когда-то сломанном и неправильно сросшемся, запястье блестел в свете луны тоненький браслет из серебра с круглым кулоном из белого самоцвета в форме ангелочка.
— Катя… Это… Это ее счастливый браслет. — выдохнул Богдан и рухнул рядом с костями.
Его тело содрогалась в плаче. Я сидела рядом. На лице моем была гримаса страдания, я чувствовала, как мне сводило мышцы у губ и на лбу.
Я не знаю сколько времени мы так провели. Но в одно мгновение Иванов вытер слезы со своих щек, размазав землю по своему лицу, встал над костями и сделал шаг назад. Затем еще один. Богдан быстро развернулся и побежал к машине. Я слышала, как он завел мотор. Машина взревела, колеса взвизгнули. Иванов убежал прочь. От мертвой сестры, от меня, от своих рухнувших надежд, от своего горя.
Могла ли я его винить, что он оставил меня наедине с еще одним покойником? Нет. Я знала, что такое горе по любимому человеку. Если бы у меня было время проститься с Иваном двести лет назад, если бы меня не подгонял рассвет, я бы повела себя точно так же. Бежала бы по горным тропам Альп всё выше и выше, пока не увидела бы другие снежные пики вдали, пока солнце не приказало бы мне есть многолетний снег под ногами, заглушить жажду, которая тот час догнала бы меня. Я бы упала в этот снег лицом, зарылась в его холод. Я бы кричала, плакала, а потом резко бы замерла, и лежала бы бездвижно на белом холодном покрывале, до тех пор, пока мое тело бы смогло выносить мороз. Я бы вернулась обратно в пансион. С раскрасневшимися щеками и льдинками на ресницах. Мне было бы все равно на тех кто рядом, врачей, медсестер, постояльцев, пораженных туберкулезом. Этого всего для меня не существовало бы. Была бы лишь только я и скорбь, опустившаяся черной тучей на красочный мир. Но у меня такой возможности не было, я впала в анабиоз в комнате рядом, пока моего любимого омывали, заворачивали в белый саван, опускали его бездыханное тело в гроб. Я спала, когда в мою дверь стучались и звали меня по имени, спешили сообщить мне страшную весть. Я лежала, скрючившись в дорожном сундуке и видела сон, воспоминания о нашей жизни. Три с половиной года, я — бессмертная, и мой Иван — смертельно больной чахоткой. Мы гуляли по ночным улицам Петербурга и Парижа, мы ждали рассвета на крыше нашей квартиры в Риме. Он держал меня за руку, когда я обливалась холодным потом при виде белого неба, а после охотник провожал меня в специально обустроенную для меня комнату. Эти три года были самыми лучшими в моей бессмертной жизни. И они закончились в то раннее утро в пансионе в горах, когда я оставила бездыханное тело Ивана в лучах утренней зари. Лишь только следующим вечером, меня проводили к гробу из красного благородного дерева. Лицо Ивана было словно из воска, белое, как снег на вершинах гор, черные ресницы словно припорошили мукой, а темные кудри скрыли грубой светлой тканью. В его длинные пальцы кто-то вложил распятие.
В книгах раньше писали, что смерть чем-то напоминает сон. Иван не был похож на спящего. Весь его вид, вся его бледность кожных покровов кричала о том, что этот мужчина уже не откроет глаза никогда. Я не проронила у гроба и слезинки. Медсестры шептались, что бесчувственна и черства, но они не знали, что я прекратила свое существование рядом с тем гробом. "Зверь" внутри скорбел вместе со мной. Иван приручил его, сделал послушным и ласковым. Единственный смертный, который знал о нём и не испугался. Мой охотник умер, я же отдала свое тело "зверю", не желая больше продолжать что-то чувствовать, кого-то любить, о ком-то страдать.
Я подхватила с земли лопатку и побрела в сторону дороги. Небо стало светлеть, а это означало, что скоро мне самой предстояло зарыться в землю. Но не здесь, не в заброшенном аптекарском огороде. Возможно Иванов вызовет днем сюда коллег, и они перепашут весь сад в поисках других трупов, сбора улик и следов. У майора будет еще больше доказательств против “Послушников времени”. Когда он смирится с тем, что его сестра мертва, он захочет с еще большей силой, наказать тех, кто виновен в ее пропаже и смерти. Мне оставалось лишь дождаться момента, когда разыщут дневник Романа и выкрасть его у полиции.