- Черная месса - это такая же месса, только шиворот-навыворот. Распятие кладется вниз головой. Вместо крестов рисуются пятиконечные звёзды в круге. Вместо вина - кровь блудниц и жаб. Кровь напоминает о Лилит, первой жене Адама. Она научила людей колдовству и абортам.
Все это они уже знали, все это уже было неинтересно. Ох, нужна ведь еще жаба, большая, пупырчатая, склизкая! С жабы надо сдоить кровь, а самый смелый из них съест ее сердце. Дымаченко шарил во тьме руками между могилами, лез под листья, в сырость и тлен. Жабы будто чуяли или у них намечалась отдельная Вальпургиева ночь, не нашли не одной. Могилы кончились. Уже начинался огород дома на Левоовражной мини-улице, на самом краю кладбища. Старые могильные оградки условно отделяли мир мёртвых от мира относительно живых, где топилась печка в честь холодной ночи и набрякли розоватые бутоны на ветвях низенькой яблоньки. Они остановились у пустой площадки, обрывавшейся в пропасть Семинарского оврага. Машка включила фонарик. Туннель света озарил Ритку - прислонившись спиной к дереву, староста спала. Ее сон сторожили робко жавшиеся к краю выступа троечники. Раскрылась книга, перевернулся крест, зажглись особо отвратные, шипящие свечи с неестественными оттенками пламени.
Черная месса Кэт совсем не впечатлила. Свечи задувал ветер, словно показывая, что все неугодно этой стихии. Не подвели одни нетопыри, бесстрашно стукающиеся в их дурные головы и с механическим "би-бипппп" отскакивающие в темень. На брянской ветке загрохотало - тяжело вваливаясь в ложбину, проехала гусеница нефтяных бочек. На железнодорожном мосту по громкой связи заверещал мамин голос. Дымаченко читал уныло, как пономарь на сельских похоронах, знающий заранее, что ему мало заплатят. И только когда он посмотрел Кэт в глаза и начал говорить про Лилит, она стала вслушиваться. "Жрец" призывал ее лечь на мшистое ложе - на старый могильный камень, Кэт, сама себя не помня, легла. "Жрец" нарисовал на ее лбу пальцем большую красную звезду. Первая кровь старосты, старательно ею собранная, хорошо мазалась. Затем расстегнул на спине крючки лифчика, и, вытащив маленькую, тощую грудь, помазал сосок кровью. Он обвёл сосок пальцем по кругу, сосок тотчас загрубел и увеличился. Десятки горящих глаз, вот уж действительно адских плошек, наблюдали за ритуалом с изуверской радостью. Дымаченко втянул сосок губами, слизал кровь, причмокивая. Кэт очнулась и стала одевать лифчик. Поиграли и хватит.
- Лилит! - закричал огорченно "жрец", но Кэт равнодушно зевнула, и, не выяснив, находится ли она уже во власти темных сил или еще нет, пошла домой.
Возвращаясь через блестевшее полотно "железки", она услышала шум ранней электрички, смело влетающей в серебристую туманную взвесь. Пахло свежестью и мазутом. Нависший над Рельсовой улицей недостроенный Семинарский мост подсвечивался в восходящих лучах миллионами прилипших росинок. У ручья лохматились узкими листьями плети козьих ив, и в дуплистом стволе Кэт померещилась нехорошо ухмыляющаяся рожица. На этом история не закончилась. Троечники быстро отпали от "культа Лилит", старосту надолго заперли дома после утра 1 мая, когда четверо ребят принесли ее тело и поставили в тамбуре вертикально, как египетскую мумию в Каирском музее. Но костяк остался верен - осенью деревянная церковь Афанасьевского кладбища сгорела. Сатанисты из трех ближайших школ наперебой хвастались, что именно они ее спалили.
Спустя 15 лет Катя найдёт одноклассников, прочтёт в их профилях: убеждения - православно-консервативные. Дымаченко и тут отличился, написав - монархические, и было неясно, какому монарху он теперь поклонялся, семирогому князю тьмы или еще кому.
.... В середине мая 1996 практика у Натальи Андреевны заканчивалась. Она уезжала от них навсегда. Девчонки, узнав об этом, погрустнели, тянули свое шитье, как могли. Кэт дошила комбинезон, сшила платье, но - то был уже саван Пенелопы. Все равно настал проклятый майский день, когда Наталья Андреевна больше не заделывала за них трудные внутренние швы и не зашивала "зигзагом" криво отрезанные края. Она провела последнее занятие, попрощалась и ушла, оставив всех в недоумении. На доске пылало нарисованное пунцовое сердце с надписью LOVE NATALYA ANDREEVNA. Кэт долго смотрела, как маленькая блондинка убегает на остановку, и отвернулась, чтобы не заорать ей вслед.
Потом, сама себя не помня, расстроенная, плачущая, она долго шаталась по разграбленной станции Орёл-3, забрела на Рельсовую улицу. Там ей встретился отец Ирки Котельник из другого класса, пакующий во дворе холодильник - они уезжали на дачу. Кэт зашла к Ирке и попросила у нее портвейну. Ирка, не возражая, достала из-под кровати темную бутыль.
- Это похлеще, дедушка делает - сказала она. - На, глотни.
Кэт отхлебнула из чашки - и ее чуть не вырвало на чужой пол. Потом Иркин отец рассказывал, что видел Кэт, воющей на Семинарских холмах волчицей и ползающей на четвереньках, но не стал вмешиваться. И только когда до него донесся мат путевого обходчика, отбивавшегося от школьницы, ждущей поезд между блестящих рельс - тогда он прибежал и оттащил Кэт домой. Волочить ее далеко не пришлось - Рельсовая совсем рядом с Семинарской улицей. Через рельсы Иркин папа нёс Кэт на руках, как раненую. Это был уже эпос и фильм катастроф, до вечера Кэт провалялась в забытьи при незакрытой двери, потом мама пришла и увидела дочь на полу. Зеленую. Кэт рвало землёй и ароматным земляничным листом.
Без Натальи Андреевны Кэт жила, словно разрубленная на куски змея. В школе все было плохо, хотя училась она хорошо. Бабушка на Бурова, раньше встречавшая внучку в воскресенья печеньем "хворост" или пирожками, стала ходить с соседкой в баптистскую церковь, построенную у бывшего завода УВМ. Теперь Кэт приезжала к ней на троллейбусе и читала баптистские журналы про Иисуса, топорно переведённые с английского. Говорить стало не о чем, связь распалась, бабушка казалась Кэт уже почти чужой. Но она все равно приезжала навещать - по другому поводу одну на "микрон" мама б не пустила. А так у Кэт появилась индульгенция. Поэтому, сев на 1 троллейбус, Кэт доезжала до бабушкиной улицы Бурова и, побыв у нее, шла себе спокойно дальше. Кварталы выше тогда еще не застроились, поэтому, кроме нескольких панелек на Раздольной улице и города гаражей - там был пустырь у Московско-Курской железной дороги. На "чужой" железнодорожной территории Кэт отводила свою измученную душу - падала на рельсы, изображая Анну Каренину, и моментально вскакивала, если рельсы начинало слегка потряхивать от приближающегося поезда.
Потом настал новый мрачный период, когда едва ли не каждый свой день с весны и до поздней осени Кэт забиралась на Семинарский путепровод, лежала на крошащемся бетоне и думала - что же делать дальше? Все куда-то убегали, Машка готовилась поступать в ОГТУ, ездила на другой конец города к сильной репетиторше. Дружба их не то что прошла, просто стала кислая. Одноклассницы грезили карьерой фотомодели, ездили в центр "Бурда Моден". Кэт смотрелась среди них, наверное, белой вороной - она хотела работать на железной дороге. Денег в семье не было, об университете не мечтала. Железнодорожный узел в Орле умирал, почти каждый день Кэт видела, как рабочие в оранжевых жилетах крушат и ломают линии. Но оставшиеся рельсы еще вели невероятно далеко, и Кэт, как пустая оглашенная кукла, готова была идти по ним до краев горизонта.