Наконец 9 классов позади, встревоженные абитуриенты рассматривают друг у друга новенькие аттестаты, хорохорятся, чтобы скрыть страх. Кэт волновалась, неся документы в приёмную комиссию железнодорожного техникума. Высокие потолки. Колонны. Приёмная комиссия беседует с абитуриентами негромким голосом, словно боясь разбудить мятущиеся души революционеров - семинаристов, учившихся в этом здании. Тётя в больших старомодных очках тщательно изучает из психоневрологического диспансера. Затем тихо наклоняется к ней, чтобы сообщить вполголоса:
- К сожалению, мы не можем принять ваши документы. Железная дорога - объект повышенной опасности, нам нужна справка, что не состоите на учёте в ПНД.
Холодно, официально - и прямо в сердце острием иглы. Увы, "чистой" справки она и не могла получить. В начале 1990-х годов мама привела Кэт к психиатру в детской поликлинике. Прошлое било ее тупо, жёстко, под дых, чтобы не очнуться, лишь бы еще раз показать, кто тут царь, а кто тут червь.
Конец 1991 или начало 1992 года, высокое здание с множеством одинаковых окон. На кушетке ждали мальчик с мамой. Мальчик сидел неподвижно, точно его приклеили к клеенке. Изо рта тянулась липкая полоска слюны. Катя подняла голову. На табличке было написано 106. Психиатр. Ноги похолодели, она рванула по лестнице вниз, но мама ее нагнала, схватила за руки и притащила к кабинету. Когда они вошли, за столом сидела полная немолодая дама с башней седых волос, закрашенных фиолетовыми чернилами. Эта деталь запомнилась на всю жизнь. Они о чем-то поговорили с мамой, дама выписала рецепт и отдала его вместе с новой карточкой. Карточку полагалось сдать в регистратуру, что они и сделали. Все время, пока мама с папой разводились, бабушка пичкала ее психотропными таблетками. От них без конца хотелось пить. Во рту стояла адская сушь, утром она с болью раскрывала рот. Она стала опухать, под глазами набивались за ночь серые мешки, руки и ноги становились заметно толще. И только когда Катю чуть не положили в больницу с подозрением на нефрит после плохих анализов, таблетки давать перестали.
Хотя в одном психиатры все же могли ее упрекнуть - Кэт умела видеть не то и не так, как другие. Но это вовсе не болезнь, а дар.
В одном из бесчисленных проулков за Грузовой улицей в 1980-е оставался небольшой пруд. Иногда он пересыхал; тогда о бывшем водоёме напоминала лишь сухая глинистая корка его дна, растрескавшаяся наподобие среднеазиатского такыра. О том, что пруд раньше занимал добрый кусок квартала, говорили остатки рукотворных дамб, торчащие кривыми холмиками. С одного из холмиков, если на него встать, отлично виднелась ТЭЦ, дымящая своими вулканами. Бабушка рассказывала, что пруд она помнила всегда, но раньше он был большой, туда пускали плавать уток и гусей, а соседские ребята устраивали морские бои и ходили потом все перемазанные. Питался пруд и подземными водами. Ленивец полностью убрали в 1960-е, иногда он злобно шумел в коллекторе или выливался прямо на железнодорожное полотно. Балка, внизу которой текла ненормальная река, изрезала проулки страшными оврагами. В пропасть одного из них, обрывающуюся неожиданно за огородами частных домов, Катя маленькой боялась даже смотреть. Потом, осмелев, полезла изучать пропасть, густо заросшую американским сорным клёном - и открыла Ленивец, свободно текущий в бетонном желобе свои полметра. Ступив резиновыми сапогами в плотный слой ила, Кэт с воплем отпрыгнула назад - ее медленно засасывало, между тем Ленивец вновь утекал в коллектор. Ленивец, проклятый и заточённый, упрямо и подсознательно влиял - она его не видела, но чувствовала. Много позже, в 2000-е, открыв в книжном магазине брошюрку по фэн-шую, она узнала, что реки ни в коем случае нельзя перегораживать и уж тем более засыпать землей.
- Вот почему у нас все плохо, - грустно скривилась она,- мы не одну даже, а две реки зарыли!
Ленивец и Пересыханка, без сомнений, вопили об отмщении. Что эти реки коварны - известно всем. У дома Машки Вострик русло изгибалось гигантской змеей, в подвале всегда шипело и посвистывало. Небольшой прудик за этим домом примыкал к краю мелькомбината, чуть не доходя до мельничной башни, в детстве это был частый маршрут - взбить прутом волны на темной воде, залезть по дереву на кирпичную ограду, подобраться к башне, потом обойти длинный, рыжий склад, прочитать интересные надписи. Для нее стена мелькомбината играла ту же роль, что сейчас социальные сети - туда сваливали обиды, признавались в любви. К середине 1990-х задний двор мелькомбината исчез - там построили несколько домов, старых советских серий, межпанельные швы вскоре потекли ржавыми слезами. Мелькомбинат еще стоял пустой, но через несколько лет он сгорит, вместо него появится строительная площадка. Где дома - там и гаражи: пруд закидали комьями привозной земли, утрамбовали и поставили железные коробки. Но, сама не понимая, откуда - Кэт упрямо рисовала каменный мостик, стягивающий два расходящихся берега, между коими протухала зеленоватая водица. Мостик сложен из крупных камней не без грубоватого изящества..... И большой пруд с земляной утрамбованной плотиной. Откуда Кэт это помнит, если она ни разу не видела? Мостик был, это точно.
Всплыл этот мост .... на дне рождения Ритки Молькиной. В 10 классе они стали ждать дней рождения - своих и чужих - как манны небесной. Потому что многие ее одноклассники ушли после 9 класса в училища и техникумы, остаток раскидали по разным классам. Машка Вострик одна очутилась в 10 "а". Вместе с Кэт в 10 "б" попали Ритка Молькина и Катя Жебракова, тихая, болезненная девочка. Последний раз они собирались по единственному поводу, который еще мог объединить - 16 лет Ритке. Она пригласила к себе на день рождения впервые. Ритка обещала, загадочно улыбаясь, что их ждёт большой сюрприз. Какой - не уточняла.
Со страхом пройдя через шеренгу мертвецких лиц в подъезде четырехэтажки на стыке Лесной и Грузовой, Кэт и Машка пришли к Ритке. Родителей дома не оказалось, зато на кухне сидел старший брат-студент. Ритка показала им большой магазинный торт с завитками шоколадного крема и коробку конфет. Они облизнулись на торт - обычно на дни рождения родители покупали польский торт-мороженое в пластиковых корытцах, или датские несладкие рулеты, мама Кэт пекла пирог из плоских коржей, обмазанных кремом из сгущёнки и тёртого лимона - блеклый, диетический. Но Ритка торт поставила подальше.
- Сначала - их! - почти в приказном тоне сказала она им, указав на конфеты. Кэт выбрала маленькую круглую конфету, внутри нее оказался яблочный дешевый мармелад с необычным аптечным привкусом. Она взяла еще несколько таких конфет и быстро их проглотила. Потом о них почти забыла, начались разговоры, резали долгожданный, сочившийся кремом, торт, мешали шампанское с колой, сплетничали, включали и выключали магнитофон..... И все время Кэт ощущала, что она что-то ВИДИТ невидимое другим. Это было внезапное помешательство. Или почти внезапное прозрение. Машка Вострик съёжилась и уменьшилась, словно она смотрела на нее в подзорную трубу. Ритка Молькина все сильнее напоминала бурую ящерицу с головой селёдки, и тут раздался звонок, пришла другая Катя, Жебракова, они говорили, смеялись, но Кэт свою тёзку не наблюдала. Голос слышала, но тела не видела. Она могла ее только представлять.