И зима 1891 была плохая, вьюжная, прадед шёл пешком из деревни теперешнего Свердловского района - несколько хат у станции Домнино не доезжая Змиёвки. Он шёл вдоль путей, падал, лежал под снегом, слышал вой метели, ну и волков, разумеется, когда голодно, холера, всегда оживляются волчьи пасти. Но - поднимался и шёл снова, боясь отклониться от линии из двух железок, ставшей вдруг главными линиями в его жизни. И Катя теперь знала, отчего ей всегда нравился железнодорожный запах - креозота, нагретой стали, смазок, нефти и вид на гигантские серебристые бочки у Семинарской станции. Эти бочки служили ее прадеду, убегавшему из голодающей, охваченной мором, деревеньки, ориентиром - у станции Домнино тоже располагался крупный нефтесклад братьев Нобель. И цвёл Нобелевский яблоневый сад - не его ли пенное кипение Катя принимала во сне за призрак другого, более известного Витебского сада? Цветущие сады она любила больше всего на свете.
Она нашла себе место, где можно часами неподвижно валяться, думать, страдать. Им оказался мини-пляж без воды между железнодорожными путями Семинарской станции. Белые песчаные дюны горбились между бетоном и путями. Крона случайно выросшего деревца слабо прикрывала макушки - но издалека его профиль напоминал кокосовую пальму. Из обломка бетона вывалился кусок в виде чётко прорезанной латинской буквы L. Через него виднелись рельсы, рельсы, еще одна линия и вдали - узкая лесополоса сталинских времён, из плотно разросшихся дубков. Черный ворон летел к пирамидальным тополям - еще одним реликтам 1950-х, когда между полосой железной дороги на колодце появилось несколько деревянных домов из старых шпал, едко пахнущих пропиткой. Дома в той части Семинарской улицы стояли незаконно - их не имели права строить внутри железной дороги, но они там были. В них жили, привыкнув к лязгу, к гудку, к запаху от нефтебазы. Бабушка клялась - в 1960-е Семинарку опоясала огненная змея - нефтебаза сливала мазут в речушку Пересыханку. Мальчишки подожгли речку - и она вспыхнула от нефти, ярко, гадко, подпалила несколько заборов. Огненная петля сжимала холмы, словно удушая их, но тут ее успели потушить. Вскоре Пересыханку заключили в трубы и закопали. Дом, где Катина мама успела получить квартиру в начале 1990-х, тоже был железнодорожный, но стоял он в другой части Семинарской улицы, после другого разрыва железных дорог. Но он тоже оказался очень близко к путям - когда поезда шли потоком, Катя иногда просыпалась, слыша разговоры пассажиров. Недалеко от них находилась "бельевая" - проводницы брали постельное белье, иногда оно падало, и в каждом доме на Семинарской улице водилась своя коллекция простыней со штампом МКЖД. Весной они сговаривались с Машкой Вострик и выходили под луной, завернувшись в простыни - пугать проезжающих и ловить на белое летучих мышей. Теперь "бельевая" пустовала. Не пригодились и другие здания, разбросанные между путей Семинарской станции, раньше называемой станцией Орёл Юго-Восточной железной дороги. Многие из них, некогда капитально сложенные из рыжего кирпича, опутывались проросшими деревьями. Деревянный домик, прежде, видимо, называвшийся Витебским домом - он примыкал к западной магистрали, уже почти зарос, но издалека он представлялся живым.
Катя долго сидела на песке, подстелив под себя "коврик для йоги" - никакой йогой она, понятно, не занималась, все ее мысли витали далеко-далеко. Шла к "шпальному" домику, все еще держащему фасон и смолистый запах, с натугой приподнимала крышку колодца - и набирала немного ледяной воды. Семинарский источник вызывал сомнения - все-таки нефтебаза, мазут, дорога, но краденая вода Кате нравилась, и она от нее не умерла.
А если б умерла - то не расстроилась бы
Неожиданно кончилось долгая серая зима, зацвело все сразу - черёмуха, вишни, сливы, молодые яблони, но небо оставалось свинцовым, каждый день мелко крапало, капало. Орали петухи. За складами висел сильно обветренный, крошащийся Семинарский мост-путепровод. Тот самый, куда она любила забираться школьницей, висеть над пропастью, скучать, мечтать. Один из трех памятников "перестройке", недостроенных путепроводов над железнодорожным узлом. Катя сразу вспомнила ходившую в ее детстве байку про призрак главного инженера этих мостов. Его обвинили в завышении смет, посадили в тюрьму как вора. Оклеветанный инженер много раз писал в Верховный Совет СССР, Горбачеву, далай -ламе, папе римскому, просил пересмотреть его дело. Вскоре СССР рухнул, многие объекты заморозились, всем стало не до него. Якобы инженер покончил с собой и является иногда на краю недостроенного моста, на него воют собаки каждое полнолуние. А город теперь задыхается в пробках, коих не было б, успей достроить эти три несчастные путепроводных моста - Брянский, Семинарский и Южный.
Катя дошла до конца улицы. Большой обрывающийся мост смотрел прямо на нее, под его опорами успели вырасти высокие деревья и гараж.
- Это же памятник эпохе! - подумала Катя. - Не охраняется ни государством, ни гражданами. Хочешь - отщипни кусочек, только никто его не купит, это ж не Берлинская стена.... И цветов к нему никто не кладёт.
Под мостами остались с прошлого лета длинные чертополохи с бордовыми цветками. Катя обернула руку в пакет и вырвала несколько самых крупных чертополохов - скромный колючий букет, который она, широко размахнувшись, зашвырнула наверх, на бетонное крошево моста. Этим глупым жестом она попрощалась со своим детством, с юностью, с Витебским садом - ее персональным местом силы, со всей этой большой неприятной эпохой. Начиналась новая, тоже не очень-то приятная эпоха. Она напомнила Кате подзабытый американский телесериал с Ларисой Олейник, где школьницу облили ядовитой жидкостью с секретного химзавода. Она стала превращаться то в слизь, то в ящерицу, ходила сквозь стены, становилась прозрачной. Кто-то превратится в слизь. Кто-то - в ящерицу. И почти все станут беззащитно-прозрачными.
Предвидя вопросы. 1. Это не мои воспоминания. Роль автора точно определена в стихотворении Бродского "От окраины к центру": "Не жилец этих мест, не мертвец, а какой-то посредник, совершенно один, ты кричишь о себе напоследок". 2. Текст мой не служит ни обвинением, ни оправданием девяностых в России. Девяностые у каждого свои.
Орёл, 2020-2021