Я почувствовала, что я третья в ряду, что я могу либо это прервать, либо продолжить. Я долго думала, как я могу это прервать (я ехала от бабушки в электричке тогда, когда это поняла; дело было зимой, и я специально села в неотапливаемом вагоне, где лежал снег, и решила, что не уйду оттуда в тепло, пока не додумаю мысль). Мысль, к которой я пришла, показалась мне элементарной: я прерву это, если рожу сына, а не дочь. А если у меня родится девочка, у меня с ней будут те же отношения, что у мамы со мной, и я загублю ее. Причем я сделаю это еще вернее, потому что мама сильнее бабушки, а я сильнее мамы.
Я понимала и понимаю, что я могла просто выдумать все это «проклятие» и все остальное, что на каком-то реальном глубоком уровне этого, может быть, нет. Но это моя история, в ней – у меня, в моей жизни – это есть, хочу я этого или нет. В моей жизни это единственная правда.
Я рассказала об этом Митьке. Важно, что он был первым человеком, с которым я реально хотела жить после нескольких лет неудач. Он был (и есть) не «очередной» вариант, это – моя судьба. Без подробностей, просто поверьте. Он испугался – во всяком случае, он отнесся к этому очень серьезно вместе со мной. Я думаю, потому, что и я в его жизни значила и значу очень много, что и он был «заведен» на жизнь со мной. И еще потому, что мы с ним похоже думаем и чувствуем в таком символическом мире.
Я рассказала ему, что мне кажется, что собака, которая мне снится – это образ моей матери. Он согласился. Мы говорили про это, говорили о том, что это не надо оставлять просто так, что по этому поводу надо что-то сделать. Я не помню точно, кому в голову пришла идея, что мне надо убить собаку – мне кажется, ему. В любом случае, он эту идею стал очень развивать.
Еще я помню, что мне нравилась как бы красота и величие этой истории. Мне было тогда не важно, убью я собаку или нет, но это вносило в мою жизнь что-то запрещенное, необычное. Мне нравилось, что мы сидим и разговариваем не о покупке нового дивана, а на такие важные и необычные, мистические темы.
Мы оба сошлись на том, что если я убью собаку, не во сне, а в реальности, то это будет серьезный поступок против «детскости» и наивности, против «проклятия», шаг к освобождению и пробуждению от сна. И еще это будет жертвоприношением природным силам дикости, решительности, мудрости – тому, что я в себе давлю.
Помню, что тогда меня это возбудило. Митя сразу сказал, что обычно такие разговоры остаются только разговорами, и предложил назначить срок, до которого я это сделаю. Через два месяца в Вороне должна была произойти мистерия «Пробуждение Спящей Красавицы». Вот это он и предложил считать «сроком исполнения».
Но постепенно эта история как бы забылась. Сначала я очень активно об этом думала, а потом все само собой улеглось. Где-то за пару недель до мистерии разговоры об этом опять разгорелись. В них Митя очень сильно давил на меня. По его словам, если я этого не сделала бы, то я – трусиха, я не отвечаю за свои слова, никогда не вырвусь из плена своих комплексов, и – самое главное – я его не достойна. У нас получался такой расклад, что он – сильный, умный, авторитетный (он же еще и прилично старше меня), а я вот такая… У этих разговоров, как мне казалось, был подтекст: если я этого не делаю, не убиваю собаку, то постепенно могу потерять своего любимого, потому что нам как бы оказывается не по пути; я как бы получалась тогда не достойна его, не составляла ему пару, оказывалась бы и вправду спящей красавицей, а не «амазонкой». Пару раз я рассказывала ему о своих сомнениях, что, может, вовсе и не надо убивать живое существо, все можно было бы решить иначе. Но он был непреклонен. Мне кажется, что ему очень хотелось шоу, захватывающего действа на мистерии. Он вообще западает на нестандартные, запретные, асоциальные расклады.
Я совсем смешалась. Я очень чувствовала желание не делать этого – с одной стороны; с другой стороны, я боялась нарушить свой договор и тем самым нарушить наши отношения. Не будь эти отношения вплетены во всю эту историю, я не сомневалась бы, и об убийстве бы забыла. А тут я поехала на поиски собаки, и мой любимый пожелал мне на прощание удачи в моем героическом путешествии. Сразу же, у той же калитки, я подумала: хрен я тебе привезу собаку на мистерию, хрен ты это увидишь. Я все сделаю сама. И это тоже меня вдохновило.
Я уехала на поиски собаки в центр города. Это было не так легко: собаки как чувствовали, и не велись ни на какие куски жареного мяса. Я-то думала, что сманить дворняжку будет очень просто. Потом на рынке я увидела пса, который лениво валялся у прилавка. Я решила увести его. У меня был подготовлен самодельный ошейник, и я его накинула. Пес особо не сопротивлялся, но люди вокруг стали шуметь, что там я делаю, куда тащу их пса. Оказалось, это рыночный пес, его все тут кормят (кругом стояли мясные прилавки) и любят. У него есть имя и так далее. Я им тут же рассказала историю, что, дескать, уезжаю, мне нужен пес для охраны дома, я его буду любить и кормить не хуже их, и что хорошо, что у пса будет дом. Состояние у меня было такое притупленное, что мне уже даже и стыдно не было. Главное – поймала наконец собаку. Я ее потащила, и тут она начала сопротивляться, просто задыхаться от усилий. И по пути я тоже встречала людей, которые говорили: «Куда вы тянете нашего Тиму?» Я им говорила то же самое. Надо сказать, что я очень миловидная, мне верили сразу. Я даже была одета в белое. На полпути я встретила своего друга, человека очень странного и замечательного. В который раз он явился ниоткуда в трудный для меня момент, в переломный даже момент моей жизни. Мы сели на траву покурить. Он был первый, кому я все рассказала, хотя и в трех словах, что за собака у меня на поводке задыхается. Пока я рассказывала ему все это, на собаке, хотя она и не вырывалась, сам собой развязался поводок. Мой друг показал мне на это и закричал: «Смотри, это знак! Убей собаку у себя в голове, но не надо этого делать в реальности!» Будь я внимательна тогда к знакам, я отпустила бы этого пса и забыла бы о плане убийства. Поводок я перевязывать так и не стала, пес ушел не спеша.