— Что касается моего образа жизни, — снова начала Виттория. — Вы осуждаете его? Порицаете мои занятия поэзией и философией, дружбу с чужеземцами: каким-то Тассо, Капорале, со знаменитыми и серьезными людьми, с благородным стариком Спероне? Наши беседы? Кому они досаждают? И разве это не единственная причина, по которой великий Фарнезе (как он сам не раз говорил) так усердно посещал наш дом? Разве к нам приходили раскрашенные или пользующиеся дурной славой женщины, как это происходит во многих домах и при дворах, где ими восхищаются, где они царят? Если меня принудят, я выскажусь более определенно, и пусть решение обо мне выносит собрание.
Нельзя не признать, что все были смущены, не ожидая такого исхода. Даже самому пристрастному казалось очевидным: так гордо и смело может говорить только добродетель. Предполагали, что за всем этим кроется другая, куда более страшная, тайна. Все видели, как тихо и смущенно, ссутулившись, сидел великий Фарнезе, больше всех настаивавший на этом допросе. Даже самому ненаблюдательному бросались в глаза явные противоречия в этом странном обвинении. Зал затих. Все знали, как часто свидетелям или преступникам вкладывают в уста фальшивые признания, чтобы таким образом облегчить им наказание и навредить какому-нибудь противнику. Ведь уже выпустили презренного Манчини, рассказавшего всё под пыткой, от него лишь потребовали никогда больше не ступать на римскую землю. Знали и о сумме, которую он, вероятно, получил от своих покровителей. Самообвинение Валентини значило еще меньше.
Еще не было произнесено ни слова, но все поняли, что Виттория уже одержала абсолютную победу, от чего пришел в восторг англичанин, видевший эту великолепную женщину впервые; рыцарь был поражен ее красотой и героической решительностью.
Теперь поднялся гордый Браччиано и обратился, приветствовав всех поклоном, к кардиналу Фарнезе, который сделал вид, что записывает что-то важное.
— Вы, уважаемый друг, — заговорил Браччиано громко, — сможете лучше и надежнее всех засвидетельствовать, как этого желает благородная вдова, ее добродетель и невиновность. Если вы предпочтете молчание или если святой отец и коллегия кардиналов будут настаивать на продолжении процесса, то я объявляю, что в состоянии указать истинного убийцу, и обязательно сделаю это, будучи принужден прибегнуть к крайним мерам. Но только в этом случае, повторяю. Всю свою власть, людей, авторитет, богатство и влияние я использую, чтобы защитить оклеветанную невинность. Тогда будь что будет, и пусть мои противники пеняют на себя за возможные последствия. Кроме того, я поведаю, каким образом узнал, зачем бедный Перетти понадобился тому знатному человеку. Если об этом станет известно, не пожалеет ли кто-нибудь еще, даже благородный дядя, о том, что открылась правда?
Все замолчали и посмотрели на Фарнезе, который изо всех сил старался сохранять выдержку. Он был уничтожен, ибо то, на что Виттория только намекнула, герцог Браччиано высказал более отчетливо: именно он той ночью слышал позорный уговор. С достоинством поклонившись, Браччиано направился к двери. Один из писцов поспешил вслед за ним и склонился в глубоком поклоне:
— Ваше сиятельство, вы забыли свой плащ. — И протянул его герцогу.
— Дитя, — снисходительно ответил Браччиано, — пусть это тебя не беспокоит. Оставь его, я не привык носить с собой стулья, на которых сижу.
С этими словами он покинул зал.
Тут поднялся Фарнезе и, спешно покидая собрание, промолвил:
— Я с чистой совестью должен подтвердить то, что сказал благородный герцог и эта умная, добродетельная вдова. Считаю ее невиновной и объявляю, что мы введены в заблуждение лжесвидетелями.
Вслед за ним поднялся Медичи:
— Виттория Аккоромбона, в замужестве Перетти, ныне вдова, суд считает вас невиновной и свободной от подозрений в убийстве супруга. Но, как вы сами заявили, в это неспокойное время, чтобы защитить вас от преследования сильных противников и властных поклонников, которые не гнушаются никакими средствами, мы обязаны укрыть вас в безопасном месте на некоторое время. Вы прекрасно понимаете, что ваш небольшой дом — слабая защита, а дальше жить во дворце герцога неприлично. Губернатор — племянник и светский наместник нашего святого отца собственной персоной, оказавший честь привести вас сюда, отведет вас к себе — в крепость Анжело. Вы вступите в эту крепость не как пленница, а как взятая под особое покровительство гражданка. Никто не посягнет на вашу свободу. Когда утихнут страсти, вы покинете крепость.