— Знаешь ли ты, с кем говоришь, сиволапый мужик! — в ярости закричал он. — Я Голубан, кондотьер короля! — и принялся отвязывать хлыст.
Но тут вмешался сам король.
— Я попросил воды, славный парень, и я благодарю тебя за то, что ты дал нам напиться. Вот тебе моя рука. — И король протянул руку Палу, а Пал безбоязненно её пожал. — Если доведётся бывать тебе в Буде и ты почувствуешь жажду, — продолжал король, — приходи во дворец. Я с удовольствием разопью с тобой кубок вина.
— Большей благодарности и не мог пожелать простой подручный мельника.
— Государь!.. — только и смог вымолвить Пал.
А король уже поворотил коня.
— Будь здоров, старый мельник. Благодарю за хлеб-соль! — крикнул он на прощание и дал шпоры своему скакуну.
За королём последовала его блестящая свита.
Люди на мельнице молча смотрели вслед гостям и долго не расходились, пока облако пыли не уплыло с дороги и не опустилось на лес, поглотивший всадников. А Пал взобрался на вершину высокого вяза, росшего у колодца, чтобы видеть как можно дольше. Но вот уже ничего не видно, где-то вдалеке замер топот копыт, и он быстро спустился с дерева.
— Отец! — обратился Пал к стоявшему на крыльце старику. — Отец, я сию же минуту отправлюсь в Буду.
— Э-э, не спеши, сынок, — пытался охладить его пыл старик. — Обещания знатных господ — далеко не священное писание.
Но горела земля под ногами у Пала. Ни одной ночи больше не смог бы он провести на мельнице.
— Отец, король Матьяш своему слову хозяин. Ежели согласится он осушить со мной кубок вина, то и жалобу мою выслушает. А я всё расскажу ему: как страдает наш бедный люд, как измывается над ним наш жестокий властитель.
Не очень-то верилось старому Кинижи, что усядется король с его сыном за стол и станет парня вином потчевать, зато ни минуты не сомневался, что за проделку со сборщиком налогов владелец замка отомстит им жестоко. Однако сыну о своих опасениях старик не обмолвился ни словом: знал, что Пал Кинижи и шагу не сделает со двора ради собственного спасения.
— Коли на то пошло, собирайся в дорогу, сынок. Вижу я: тебе невтерпёж — так ли, этак, не усидишь дома. Попытай же счастья при дворе короля. Силой ты не обижен, и парень толковый. Коли с честью сумеешь за себя постоять, выйдет из тебя человек дельный. — С этими словами старик круто повернулся и ушёл на мельницу: боялся, чтоб сын не заметил заблиставшей в глазах слёзы. А такого сроду не помнил юноша, чтобы когда-либо пролил слезинку воин Яноша Хуняди.
Зато добрая тётушка Оршик глаз не осушала.
— Ох, родимый, голубчик! Неужто пойдёшь бродить по свету? Неужто покинешь нас одних? Как останусь я тут без тебя?
— Я вернусь, тётушка Оршик, непременно вернусь, — утешал Пал старушку. — А потом возьму тебя с собой.
— Да ты не спеши, погоди маленько. Я хоть лепёшек испеку в дорогу. Как можно так сразу же отправиться в такой дальний, опасный путь?
Но Пал уже бросился в дом, надел дорожное платье, обул крепкие сапоги. Хорошенько заточил нож — своё единственное оружие. Потом взял из сундука вещи, с которыми не хотел расставаться. Он вынул разноцветные камешки, с которыми в детстве играла его сестрица. Нанизал на цепочку старинные монеты, что некогда его матушка сберегла. Собираясь в дорогу, Пал поглядывал на походный кожаный ранец с нарядной бахромой, висевший на опорной балке. Поглядывать поглядывал, а попросить у отца духу не хватало. Но старик, словно угадав желание сына, неожиданно вошёл в дом, молча снял с гвоздя ранец и положил перед Палом.
— Я могу его взять, отец?
— Бери, сынок. Носи на здоровье. Этот ранец был мне товарищем в самых жарких схватках. В самые дальние походы я брал его с собой. Погляди, вот эту дырку пробил в нём турок… Ну, турок за это жизнью заплатил.
— Тебе ещё доведётся бывать в сражениях, испытанный, верный товарищ! Слово даю — ты свидишься с турком! — воскликнул счастливый Пал и запихал в ранец все свои пожитки.
Тётушка Оршик принесла копчёный окорок и сало, завёрнутые в белую холстину, и каравай хлеба. Припасы тоже уместились в ранце. Закинул Пал Кинижи ранец за спину, обнял отца, обнял тётушку Оршик и только было собрался на мельницу — проститься с Буйко, как парень пулей влетел в дом.
— Хозяин мой, Палко, возьми меня с собой! — взмолился он.
— Я взял бы тебя с охотой, — сказал Пал, потому что всей душой любил этого преданного увальня, — но, сам видишь, нельзя. Что станется с нашими добрыми стариками, если мы оба их покинем? Знаешь ведь: на мельнице работы по горло. Помоги, Буйко, отцу, поработай вместо меня. Слово даю, что в долгу у тебя не останусь. Придёт время, и за верность твою я рассчитаюсь с тобой сполна.
Буйко опечалился, но остался. Потом Пал и Буйко, старушка и мельник вышли за порог. Пал ещё раз обнял всех троих и быстрыми шагами пошёл с крыльца. Он ещё не спустился, а попутный ветер уж ухватил его за плащ и властно повлёк вперёд.
В ту же минуту завернул в ворота отряд пеших солдат. Впереди отряда вышагивал Тит. Увидав Пала, Тит глумливо крикнул:
— Глядите, глядите, бежать от меня надумал! Только опоздал ты бежать, Пал Кинижи! Солдаты, хватайте его скорее и в замок ведите, в подземелье!
Солдаты выставили вперёд копья и окружили Пала со всех сторон. Но Пал схватил с земли жёрнов, тот самый, что недавно служил ему подносом.
— Стойте! — крикнул он солдатам. — Кто близко подойдёт, расплющу этим камнем в лепёшку!
При виде этакой силищи обомлели солдаты из замка. В первый миг они будто окаменели, а в следующий — эй, братва, вали, беги! — все, как один, пустились наутёк, так что пятки у них засверкали. Глядь, а Пал уж стоит в воротах. Солдаты от него — на узенькие мостки, перекинутые через плотину. Там они и застряли. А Пал размахнулся, и громадный жёрнов плюхнулся в водоём как раз у мостового настила. Взвился гигантский фонтан воды и так окатил незадачливых вояк, что все они вымокли до нитки, будто в ручье искупались.
Бравый Тит скоро смекнул, что лучше убраться подобру-поздорову, и ловчил обойти Пала, да только Пал не зевал и в последний момент схватил удальца за грудки.
— Слушай-ка, малый! Пока дружки твои бегут, поучу-ка я тебя летать. — И поднял богатырь вояку в воздух, чтоб швырнуть с высоты в воду.
Но тут с крыльца скатился Буйко и со счастливым возбуждением закричал:
— Палко, хозяин, сюда его кидай, в амбар!
В дверях мельницы под односкатным навесом стоял саженный ларь с мукой владетельного князя. Буйко поднял крышку ларя, и Пал с пяти шагов швырнул туда удалого Тита.
— Вот как надо летать, — заметил он и, засвистев, отправился в путь.
Вышел на широкую дорогу и во весь голос запел:
А под навесом, в огромном ларе, лежал горе-Тит и, пока слышалась песня Пала, не отваживался шевельнуть ни ногой, ни рукой. Когда же Пал скрылся за последним поворотом дороги и ветер унёс его песню вдаль, Буйко подошёл к ларю и поднял крышку.
— Выходи, приятель, хватит купаться, ступай на солнышко, обсушись, — и вытащил удальца.
А тот, вывалявшись в муке, сделался белым, как снежная баба. Даже усы седыми стали.
Только было вылез он из ларя, как во дворе мельницы затарахтели крестьянские телеги. Глянули крестьяне да со смеху так и покатились. Тит от злости кипит и проклятиями сыплет. Бранится, чихает, отплёвывается: ведь и нос и рот у него забиты мукой. Потом проклятий ему показалось мало, и он бросился за кнутом, чтоб выместить злость на крестьянах, да, кстати, смекнул, какую доставит потеху, когда, вывалянный в муке, начнёт размахивать кнутом. Оставалось одно — без оглядки бежать. И Тит пустился бежать, но не в замок, а напрямик, в дремучий лес.