Демиен подумал про себя: «Сам ты ничтожество! Какие же это у тебя стремления? У тебя вообще нет дела, которое ты любишь. А вот у меня такое дело есть. Это рисование. Я хочу и буду рисовать!» Тем временем Антихрист спрашивал его:
— Демиен! Скажи мне, какие у тебя планы, чего ты хочешь от жизни?
Юноша молчал. Он уже тысячу раз пытался объяснить отцу, что дело его жизни — это рисование, но подобные разговоры всегда заканчивались ссорой. Антихрист кричал:
— Что же ты молчишь?! Отвечай немедленно! Кем ты будешь?
Демиен сидел на полу, не шевелясь, и смотрел в стену. В очередной раз не получив ответа, Стил продолжил наступление:
— Вот видишь, Мэрилейн, этот щенок даже не знает, кем он будет, хотя я ему уже неоднократно объяснял, чем должен заниматься настоящий мужчина. Править. Повелевать! Демиен! Ну что ты уставился в стену, как мумия?! Ты знаешь, что ты ненормальный? Ты сумасшедший!
Демиен молчал и думал про себя: «Это ты сумасшедший и ненормальный. Я не хочу проводить свою жизнь, отдавая ненужные приказы и убивая людей. Убийца ты, а не я. Я буду рисовать. Понял?!» Антихрист продолжал кричать:
— Нет, вы посмотрите на него! Не реагирует. А ну встань на ноги, когда я с тобой разговариваю!
Демиен поднялся и опустил голову, уставившись в пол. Он думал: «Ну когда же ты от меня отстанешь?» Демиен никогда не ругался, не кричал, не противоречил отцу и во всем с ним соглашался. Но Антихриста бесило то, что при этом сын воздвигал между ними такую невидимую стену, пробиться через которую приспешник Сатаны не мог при всем желании. Демиен замыкался в себе, взгляд его становился непроницаемым, а выражение лица — отрешенным. Доселе Антихрист не встречался с подобным видом сопротивления. Он предпочел бы, чтобы его сын спорил, говорил, шел на какой-то контакт, но психологическая преграда, воздвигаемая Демиеном, была нерушима. И это бесило и подчас даже пугало Антихриста, привыкшего сламывать все препятствия на своем пути. Он, бывалый воин, не мог преодолеть эту преграду. Вновь почувствовав незримую стену, Антихрист прорычал:
— А ну скажи немедленно, чем ты будешь заниматься! Говори!
Демиен упрямо заявил про себя: «Рисовать!» Не дождавшись ответа, Антихрист со всей силы ударил по лицу сына, так что тот упал. Сердце Мэрилейн вздрогнуло. Стил закричал:
— Говори, мерзавец, чем ты будешь заниматься!
Не слыша собственного голоса из-за ярости, шумевшей во всем теле, Демиен ответил:
— Я буду править.
И про себя добавил: «Красками».
— Вот так-то! А теперь иди учиться.
Демиен молча пошел к себе в комнату. Его трясло от негодования, обиды, злости, душевной боли, которая раздирала все его существо. Кроме того, от удара жгло челюсть. Несправедливость отца повергла его в бешенство. На его месте Антихрист тут же бросился бы кого-нибудь убивать, бороться, мстить. Не таков был Демиен. В насилии он видел мало проку и не был к нему склонен. Он предпочитал другие методы. Если Антихрист мог разрешиться от душевного напряжения с помощью драки или скандала, то Демиену это было не дано. Более того, подобные вспышки были ему чужды. Он рассуждал: «Зачем отец злится и кричит на меня, но ничего не предпринимает? Я ведь знаю, что он уже успокоился и забыл обо всем, что произошло. Неужели весь этот пыл, с которым он обрушивается на меня, вся кипящая злость в его взгляде и все его обидные слова, полные ярости, — не более чем ложь?! О да, так и есть. Его бешеные нравоучения — это ложь, которая заканчивается в момент своего произнесения. Если я и вправду так плохо себя веду, то пусть убьет меня, выгонит из дома, изменит хоть что-нибудь. Но эти ужасные скандалы повторяются, и ничего не меняется. Я этого не потерплю! Я не позволю ему использовать меня, чтобы обрушивать на меня свой гнев, когда вздумается. Мне слишком больно от этого! Если он не хочет ничего менять, то это сделаю я!» Вскоре после скандала в комнату Демиена постучала Мэрилейн, которой вновь удалось отделаться от Антихриста. Не дождавшись ответа, она вошла. Холодный ветер ударил ей в лицо, и Королева Смерти в ужасе остановилась. Окно было раскрыто, а на тонком карнизе стоял Демиен, готовый прыгнуть вниз. Поскольку цитадель находилась высоко в небесах, то юноша неминуемо разбился бы. Мэрилейн крикнула:
— Демиен! Не надо! Остановись!
Не оборачиваясь, он сказал:
— Уходи!
Но Королева Смерти подбежала к окну и, схватив Демиена за талию, резко потянула на себя. Они оба упали на ковер. Уткнувшись лицом в пол, Демиен заплакал. Гладя его по волосам, Мэрилейн сказала:
— Зачем ты так, Демиен? Я понимаю, он не принимает компромиссов. Но нельзя же так.
Плача, он ответил:
— Я тоже не принимаю компромиссов. Я буду художником или умру. И никакой власти. И я не позволю ему злиться на меня. Я не могу терпеть злость.
Мэрилейн вздохнула.
— Отец хочет как лучше.
— Как лучше?! Да ему наплевать на мои чувства! Он злится на меня только потому, что хочет выместить на кого-то свою злую энергию, понимаешь? Он отругал меня и успокоился. Если бы дело действительно было во мне, он изменил бы что-нибудь. Но нет! Еще черт знает сколько все будет так же, как сейчас. Знаешь, он сделал из меня последнего повесу, которому наплевать на любовь и чувства женщин. Я вынужден урывками встречаться с ними. Я никогда ни с кем не встречался больше трех часов. Понимаешь? Ты думаешь, я плохой? Нет. Разврат и пьянство ничего не значат. Я не делаю ничего плохого и не собираюсь делать. Это он владыка, убийца, каратель.
Обняв его, Мэрилейн сказала:
— Я знаю, мой мальчик, что ты ничего плохого не делаешь. Можешь рассчитывать на меня. Я никогда не выдам тебя отцу. А теперь успокойся. Мы что-нибудь придумаем.
— Уходи. Мне надо побыть одному.
— Обещай мне, что ты не сделаешь этого.
— Обещаю, Мэрилейн. Уходи.
Демиен действительно собирался покончить собой. Когда ему было плохо, он хотел умереть, в моменты же радости он хотел жить. Злость и негодование заставляли его стремиться к смерти. Он упивался чувством обиды, потому что это было другое состояние, которое отличалось от того, что обычно испытывал он в будние дни. Демиен не хотел успокаиваться, он хотел умереть. Дерзко преступить все и сделать необратимый шаг — вот чего он желал, и лишь мысль о рисовании заставляла его колебаться. Демиен прекрасно знал, что через какое-то время он успокоится и желание покончить собой оставит его. Вскоре печаль и уныние пройдут, и на смену им придет радость и умиротворение. Жизнь вновь покажется светлой и достойной того, чтобы жить. Так и произошло. Демиен успокоился и повеселел, обида на отца таяла, как туман. А может быть, она всего лишь ложилась на дно души, и безмолвно существовала в недрах ее, чтобы когда-нибудь пробудиться и вспыхнуть с новой силой.
Закрыв окно, Королева Смерти покинула комнату. Она была удручена. Те события, свидетелем которых она стала, ничего хорошего не предвещали. С тех пор Мэрилейн стала тайным защитником Демиена. И хотя внешне покровительство столь грозной персоны никак не проявлялось, юноша знал, что может довериться ей. Однако, к огорчению Королевы, он этого не делал. Более того, он даже не обращал на нее никакого внимания. Для него она как будто не существовала. Он жил в своем мире, оградясь от всех невидимой преградой, через которую не пускал к себе никого.
Мэрилейн сгорала от ревности, когда Демиен преспокойно отпрашивался у отца куда-нибудь. Она знала, чем он занимается за пределами цитадели на самом деле. Она терзалась сомнениями: «Почему он не замечает меня? Я ведь в тысячу раз притягательнее всех его женщин вместе взятых! Или он только делает вид, что не замечает? Но тогда он самый искушенный лжец во всей Вселенной. Нет, я бы почувствовала, если бы он хоть раз обратил на меня внимание как на женщину. В чем же дело, Демиен? Может, поговорить с ним? Нет, не могу. Он еще слишком молод. Или нет?» Королева решила подождать. В конце концов, не заметить ее чарующих прелестей было невозможно.
В самом деле, как-то вечером Демиен лежал в своей постели и думал о ней. «Как же она хороша и красива, как раз то, что нужно тебе, мой верный друг»… Рукой он ласкал своего возбужденного «друга», который никак не хотел спать. Отчаянный зов плоти требовал яркой жизни, разнузданных утех, незабываемых впечатлений. Демиен понял, что не сможет уснуть. Более того, он даже не мог спокойно лежать в этой цинично-спокойной кровати, которая была так огромна и так пуста.