И он откланялся, поцеловав Кармезине руку и подмигнув из-за ее плеча девице Эстефании.
— Погодите! — окликнула его Кармезина, когда Диафеб находился уже возле самой двери.
Он остановился.
Принцесса встала и стремительно подошла к нему. Он смотрел, как она двигается, и от души желал Тиранту успехов, ибо по походке сразу же определил, что Кармезина должна быть превосходна в постели. Легкая скованность ее движений свидетельствовала о том, что она была еще девственницей, а манера держать голову чуть вскинутой говорила о робости и одновременно с тем отваге.
— Погодите! — повторила она, настигая Диафеба.
— Вам угодно что-либо приказать мне? — спросил Диафеб вполголоса. — Так приказывайте, ваше высочество, и не сомневайтесь в том, что я выполню любое ваше распоряжение!
Она взяла его лицо в ладони и поцеловала несколько раз, осторожно прикасаясь душистыми губами к векам, переносице и губам.
— Возьмите с собой мои поцелуи, — прошептала Кармезина. — Оставьте себе один или два, а остальные отдайте Тиранту.
Диафеб очень близко видел ее лицо, бледное, с едва различимым румянцем на скулах. «А глаза у нее станут раскосыми, когда она закричит от наслаждения, — подумал он. — Недурно, хотя мне больше нравятся круг- логлазые, вроде Эстефании…»
Он поцеловал принцессу в лоб, туда, где начинались волосы.
— Не сомневайтесь, ваше высочество, — произнес Диафеб церемонно. — Ваше поручение будет исполнено.
* * *Тирант не спал — ворочался на кровати. Но он по крайней мере избавился от одежды и обуви и изображал на постели стройную букву «I», что, по мнению Диафеба, было успокаивающим признаком.
При виде Диафеба он так и подскочил:
— Что она сказала?
— Хотите прохладной воды? — спросил Диафеб. — По-моему, у вас начинается жар.
— Дьявол! Я сгорю в этом жару, если не услышу ответа немедленно!
— Мой дорогой брат, — растягивая слова, произнес Диафеб, — она дала мне кое-какое поручение, которое я теперь намерен выполнить. Пожалуйста, сядьте спокойно и закройте глаза.
— Закрыть глаза?
— Вы будете делать то, что вам говорят, или мне рассказать Кармезине о том, что вы упрямее носорога?
— Носороги не упрямы, а ревнивы.
— Любой ревнивец упрям. Закрывайте глаза, иначе поручение останется невыполненным.
— Но для чего мне закрывать глаза?
— Для того, чтобы меня не смущать.
И когда Тирант зажмурился, Диафеб быстро поцеловал его в губы.
Тирант тотчас оттолкнул его:
— Что это?
— Поцелуй от Кармезины.
Тирант обтер рот и недоверчиво улыбнулся:
— От Кармезины? Мне показалось, что это были вы, кузен.
— Это воистину был я, но поцелуй исходит от Кармезины.
— Вы слишком отличаетесь от Кармезины и к тому же известны своей насмешливостью. Я вам не верю.
— Чем же поцелуй, переданный от меня, вам неугоден?
— В нем ощущалась фальшь. Это заговор. Вы желаете насмеяться надо мной.
— Стоило бы насмеяться над вами, хотя бы потому, что вы сами, дорогой кузен, много раз смеялись над влюбленными. Но сейчас я серьезен, как еврейский зубодер.
— Все равно ваш поцелуй фальшивка. У вас растут усы и борода.
— Не может быть! — Диафеб провел рукой по подбородку. — У меня кожа как у младенца! Я брился нынче утром.
— А сейчас вечер, и ваше лицо колется.
— Боже правый! Это все женское коварство…
— Не пойму, — сказал Тирант, — при чем здесь женское коварство?
— Женщины уверяли меня, что мое лицо их вовсе не колет, а мне доводилось целовать женщин и утром, сразу после бритья, и вечером, когда щетина уже отрастала…
— Что ж, пришлось вам поцеловать мужчину, чтобы узнать о себе всю правду.
Тирант провел ладонями по щекам и вздохнул. Глянул на кузена в щель между раздвинутыми пальцами:
— Вы не смеетесь надо мной?
— Вовсе нет, — заверил его Диафеб. — Она действительно обрадовалась, когда я сказал, что вам неможется от сильной любви к ней. И приказала передать вам поцелуи. Парочку я, правда, оставил себе — по-родственному.
Тирант улыбнулся и снова растянулся в постели.
— Я, пожалуй, сейчас засну, — пробормотал он. — А завтра непременно с нею повидаюсь.
* * *Вчерашние волнения так захватили Тиранта, что он, как выяснилось, почти не видел роскошного императорского дворца. Смотреть-то он смотрел, но в памяти остались лишь какие-то обрывочные картины, так что наутро он озирался по сторонам, не скрывая своего удивления.