И на завизированном им поле началась игра, по окончании которой победители сфотографировались вместе со Стрельцовым.
Стрельцов не тот человек, который мог бы после ритуала покинуть трибуну, я догадывался, что он останется и вежливо досмотрит игру.
Он смотрел на поле с интересом.
Мне приходилось слышать от него сдержанные оценки и самых знаменитых игроков. Представлял я и меру его снисходительности.
Но, по-моему, никто из сидящих рядом с ним не ожидал, что он захочет вникнуть в ситуацию, отнесется с уважением к событиям развернувшейся перед ним игры, по-любительски беспорядочной. Он не сопереживал, но вполне сочувствовал тем, кто был сейчас на поле. Он ни в коем случае не смотрел на них свысока — смотрел глазами человека, знающего, как трудна игра, перед загадками которой в чем-то и равны — к счастью ли, к сожалению — и великие таланты, и бездарности.
И я подумал, что от непосредственности Стрельцова-зрителя, возможно, и начиналась его непосредственность игрока, ставшего ни на кого не похожим мастером.
Вот так, наверное, когда-то впервые он увидел футбол и удивился ему. И удивление так и не оставило его, достигшего в этой игре вершин, приобретшего имя, которое стоит лишь произнести, как сразу же возникают картины футбола, отмеченного фамильным своеобразием…
В перерыве к Стрельцову подошел человек, напомнивший, что они вместе играли за команду завода «Фрезер». Человек этот говорил возбужденно, напористо, словно приведенные им эпизоды и названные сейчас фамилии игроков первостепенно важны и что-то могут прояснить, изменить в жизни сегодняшнего Стрельцова. Стрельцов, как ни странно, помнил все и всех, но эмоций никаких не проявил. Бывший партнер отошел от него тем не менее обрадованный, лишний раз убедившись в той удаче, что ему выпала, — быть в одном со Стрельцовым футболе. Футбол способен соединять людей и разъединять. И подтверждение факта соединения всегда приятно.
Потом к нему обратился неспортивного вида мужчина, попросивший автограф для сына. Как эрудит, он захотел уточнить, как был забит Стрельцовым гол на Мельбурнской олимпиаде в ворота болгарской команды. Стрельцов доверительно сказал, что мяч с ноги срезался — бил в один угол, а попал в другой… Болельщик-эрудит видимо растрогался от такой откровенности и захотел продолжить разговор. Спросил о перспективах сборной в чемпионате мира. Стрельцов сказал, что будет трудно. Желая хоть немного еще продлить беседу, болельщик задал, пожалуй, самый глупый вопрос, какой только можно задать специалисту: как сыграют сегодня «Торпедо» и ЦСКА? Стрельцов мягко ответил, что не знает.
На матч своего клуба с ЦСКА он уже не рассчитывал попасть к началу, но посмотреть второй тайм по телевизору все-таки надеялся.
Однако и к спортивным новостям программы «Время» Стрельцов в тот день не успел.
…Он вступил в разговор, как вступал обычно в игру. Сразу двинулся в направлении, открывшемся ему в ожидании, похожем на затяжной парашютный прыжок.
Большинство из собравшихся в этом тесном кружке близких Аничкину людей он, конечно, знал и раньше, но не слишком уж хорошо. Но он любил Аничкина, и память о нем заставляла Стрельцова быть совершенно доверительным с теми, кто собрался в этом застолье.
Воспоминание разбередило, как давнюю рану, важную, очевидно, для Стрельцова мысль, и сейчас он уже неудержим был в желании высказать то, что совсем не удалось ему перед микрофоном.
Ему важно, оказывается, было сказать о тех отношениях, что связывают людей в большом спорте. О возможностях дружбы и препятствиях, возникающих и разрушающих дружбу, отдаляющих людей друг от друга.
Волнение разгорячившегося Стрельцова передалось собравшимся. Стрельцов, которого они ждали и рады были увидеть, общением с которым по детски искренне гордились сейчас, представился им с новой и несколько неожиданной стороны.
Рассказанное Стрельцовым в тот день отчасти напоминало рекламный ролик к кинофильму — мелькнули захватывающе интересные сцены, но для того, чтобы уловить их связь между собой, предстояло последовательно рассмотреть весь сюжет…
Конечно, я не думаю, чтобы Стрельцов «репетировал» тогда предстоящую книгу.
Но работа над книгой тем не менее уже началась, и не исключаю, что подспудная деятельность воспоминания уже происходила в нем. Он невольно нащупывал сопряжения в рассказе о собственной жизни…
И в литературной записи его рассказа очень бы хотелось обнаруженную тогда интонацию сохранить…
Футбол — и без меня?
Какими же шагами шел я вперед тогда — в свои первые в большом футболе сезоны?
Сейчас и самому не очень верится, что такое могло быть. А в те времена — никаких сомнений, что все и дальше так будет.
Я чувствовал себя вполне готовым к следующему, гигантскому, как я надеялся, шагу.
И до сих пор думаю — шаг этот я бы сделал.
Если бы… Четыре дня ведь всего оставалось до отъезда в Швецию, на мировой чемпионат…
И не в том даже дело, что меня тогда часто хвалили за игру, меня, случалось, и поругивали. Но я не переставал радоваться тому, что играю в тот футбол, который люблю, и могу свою правоту доказывать на поле.
Мне представлялось — все еще впереди.
Я же чувствовал свои возможности как игрока и надеялся, что очень скоро смогу себя выразить в полную силу.
Я не сомневался, что первенство мира проведу на высшем уровне. И ребята все в сборной команде, по-моему, надеялись, что Эдик отыграет, как ему положено…
Разочарую, наверное, кое кого из будущих читателей, сразу их предупредив, что на печальном для меня эпизоде в Тарасовке, где готовилась к чемпионату сборная и откуда вместо Швеции я отбыл на милицейской машине совсем в другом направлении, останавливаться здесь не стану.
Тот, кто ради этого эпизода книгу раскрыл, может ее захлопнуть. Не огорчусь. Я человек, в жизни которого в ранней, подчеркну, молодости случилось большое несчастье, а не герой скандальной хроники. Стопроцентно уверен — не должно было со мной такого произойти. Но — произошло, никуда теперь от этого не уйдешь.
Я не оправдываюсь. И тогда, между прочим, не оправдывался, хотя, теперь-то можно сказать, мне пытались подсказывать различные пути к самооправданию.
Я понес наказание, за все расплатился сполна.
И вернулся в футбол.
Вот о чем я хочу рассказать: как играл в первые свои сезоны, как переживал разлуку с большим футболом, как возвращался в него и дальше играл, как и чем живу сейчас…
Как начинался он — Стрельцов?
Вернее, как представить нам сейчас кануны его судьбы, зная дальнейшее развитие событий, приведших, собственно, к сюжету этой книги?
Без контекста обстоятельств, в которых сделал он первые шаги на футбольном поле середины пятидесятых годов, не объяснить удивительно долгое эхо от ударов его по мячу.
Эдуард Стрельцов возник в меняющемся мире футбола.
Но футбол-то менялся не сам по себе — футбол менялся в несомненной связи со всем, что менялось вокруг его полей и трибун стадионов.
Невольное укрупнение фигур, занятых в футболе послевоенных лет, казалось естественным. Место, отводимое футболу в ряду зрелищ сороковых годов, кого-то, вероятно, и коробило, но не оспаривалось.
В эмоциональной хронике того времени герои футбола воспринимались персонажами своего рода драматургии — фольклорной, но, безусловно, злободневной.