Но стихи поэта ему нравились, и он прочитал одно из них, особо запомнившееся, Миле.
Та так и взвилась!
— Да как ты можешь хвалить его стихи?
— А почему бы и нет, если они мне нравятся?
— Ты читал, как он вел себя за границей?
— Читал. Но ведь мы говорим не о его поведении, а о его произведениях.
— Одно от другого неотделимо! — отрезала Мила.
— Ну, знаешь... — пожал плечами Толик.
— Знаю! — перебила она. — Не может быть у него хороших стихов! Стихи пишутся из души, а какая же душа у человека, который наплевал на наши честь и достоинство!
— Ну, пошли лозунги и цитаты из газетной статьи, — буркнул Толик.
— А ты с этим не согласен?
— У меня свои взгляды на подобные вещи.
— Тогда ты такой же, как он... душевный эмигрант! — выпалила она.
Толика это задело за живое, но он решил свести все к шутке:
— Не только душевный. У меня уже и чемоданы уложены. Только вот пока не решил, куда бежать, в Израиль или в Америку. Ты не посоветуешь?
Но Мила его шутки не приняла.
— Твоя беспринципность... Твоя беспринципность, — она явно подбирала слово, чтобы больнее уколоть его.
— Ну что моя беспринципность?
— Твоя беспринципность вызвана только твоей бесхарактерностью, — нашла наконец Мила определение.
Толик рассердился. Он считал, что обладает сильным характером, и упрек в бесхарактерности вывел его из себя.
— А твоя принципиальность, — резко ответил он, — граничит с примитивностью.
— Ты все сказал? — ледяным тоном спросила Мила.
— Могу еще добавить, что однобокость твоих взглядов и суждений напоминает шоры, которые надевают на пугливых лошадей, чтобы они не шарахались в стороны.
Мила оскорбленно вскинула голову.
— После этого нам с тобой больше не о чем говорить! — сказала она и поднялась со скамейки — они сидели во дворе их дома.
— Мила! — спохватился Толик, поняв, что он несколько переборщил, но она даже не обернулась.
Целый день Толик переживал, ругал себя, что не сдержался, не сумел найти нужных слов, чтобы убедить Милу. И вот сейчас он искренне обрадовался, что она сама первая подошла к нему — значит, чувствует, что сама виновата.
Они вышли через ворота стадиона в парк и свернули в первую же аллею. В парке было тихо, только иногда со станины доносились глухие удары по мячу да рев болельщиков, реагирующих на острые моменты игры.
Наконец Мила остановилась у скамейки.
— Сядем, — предложила она.
Они сели. Толик облокотился на колени и снизу искоса поглядывал на Милу. А она сидела прямо, строго сжав губы, словно за столом президиума какого-нибудь собрания, и смотрела вдаль таким пристальным взглядом, как будто изучала редкие желтые мазки осени в зеленых кронах деревьев.
«Наверное, подбирает слова, с чего начать, — подумал Толик. — Конечно, нелегко ей с ее самолюбием...
Он уже хотел прийти ей на помощь, как она заговорила, и с первых же ее слов Толик понял, что он ошибся, — речь пойдет вовсе не о примирении.
— Ты слышал о Сергее? — спросила она строго, почти не разжимая губ.
— Слышал, — испытывая непонятную вину, кивнул он, тут же хотел рассказать о своем посещении милиции и о том, как они опечатывали квартиру Ивашиных, но отчужденность в голосе Милы остановила его.
— Подумать только, — зло продолжала Мила, — каким негодяем он оказался! Связаться с рецидивистами! Залезть в магазин! До такой низости дойти!
— Постой, постой! — опешил Толик. — Это ты о ком так?
— О твоем бывшем дружке Сергее Ивашине!
— Он мне не дружок, а друг, — постепенно приходя в себя, твердо ответил Толик. — И не только бывший. Я дружбой так легко не бросаюсь!
— С чем тебя и поздравляю, — язвительно бросила она.
— Как ты так можешь, Мила? — помолчав и сдерживая себя, негромко проговорил Толик. — Неужели у тебя нет ни капли сочувствия к нему? Вот мы сейчас с тобой сидим тут, дышим свежим воздухом, а он...
— Так ему и надо! — перебила она его. — Пусть на себя пеняет! Что искал, то и нашел!
— Но ведь он член твоей комсомольской группы!
— В том-то и беда! Наша группа по итогам прошлого года заняла первое место, а теперь...
— За процентиками погналась, — устало и горько улыбнулся он. — За цифрами и человека не видишь! Эх, Мила, Мила! И откуда в тебе этот черствый бюрократизм? А ведь Сергей тебя любил.