— Все в порядке! — лихо отрапортовал Толик. — Можно в путь!
Машинист кивнул и протянул ему перо, вынутое из контрольного аппарата.
— Видишь, заусеница? При записи ленту рвать будет. Заточить сможешь?
— Обязательно! Я же слесарь! — с гордостью ответил Толик.
Он достал из чемоданчика кусок наждачной бумаги, заточил перо и вернул его Николаю Васильевичу. Тот оглядел его, удовлетворенно кивнул и вставил в аппарат.
— Что еще прикажете, гражданин механик? — вытягиваясь по стойке «смирно», спросил Толик.
— Садись пока, отдохни.
В кабину поднялся Юрий Коротков. В руке он держал какие-то бумаги.
— Документы на поезд получил, — ответил он на вопросительный взгляд Толика и, обращаясь уже к машинисту, продолжал: — Двести двадцать осей.
— А вес нормальный?
Юрий отрицательно качнул головой.
— Тяжеловес.
— На много?
— На сто тонн.
Николай Васильевич взглянул на Толика и озабоченно, нахмурив брови, проговорил:
— Узнали, наверное, что с нами ученик едет, вот на его долю и накинули.
— Как думаешь, Коваленков, возьмем?
Толик хотел сказать, что не ему решать, но заметив, как хитро переглянулись между собой Николай Васильевич и Юрий, понял, что становится объектом обычного товарищеского розыгрыша, и не обиделся, а решил подыграть им. Он сдвинул брови и озабоченно спросил Юрия:
— Сто тонн, говоришь?
— Вот хоть по бумагам проверь.
Толик укоризненно покачал головой.
— Ай-ай-ай, всего сто тонн. Могли бы для такого случая не поскупиться и двести подкинуть. А то на таких мелочах будущего Героя Труда не воспитаешь.
Машинист с помощником переглянулись и расхохотались.
— Ну ты даешь! — всхлипнул Юрий.
— Да, от скромности этот товарищ не умрет.
Отсмеявшись, Николай Васильевич спросил:
— Ну, теперь знаешь, что помощник машиниста при приемке электровоза проверяет? Юрий, ты ему все показал?
— Все, Николай Васильевич.
— Добро. Теперь пойдем, покажу, что сам машинист должен посмотреть. Ведь тоже когда-нибудь за правое крыло сядешь. Так что присматривайся, понемногу привыкай. Юрий, сколько у нас до отправления?
— Если по графику, то еще двадцать пять минут.
Николай Васильевич кивнул и нажал кнопку на пульте.
Раздался негромкий лязг на крыше электровоза, и на пульте погасла лампочка, сигнализируя, что пантограф4 опущен.
В зимних куртках они боком протискивались по узкому проходу. Николай Васильевич показывал предохранители и цепи, знакомые Толику по десяткам схем и макетов, изученных в техкабинете. Наконец они остановились возле сеточной двери, ведущей в высоковольтную камеру.
— Прежде чем сюда заходить, — обернувшись к Толику, серьезным учительским тоном проговорил Николай Васильевич, — обязательно убедись, что пантограф до конца опущен. А то бывает, что он только немного от контактного провода отойдет, на палец или на два. Лампочка погаснет, а в дождь или снег искра проскочит — и конец, нет человека.
Он отодвинул сеточную дверь, и они вошли в камеру. Толик сразу увидел ряды контакторов, и круглых, и вертикальных, таких знакомых и близких! Сколько их отремонтировал он сам за свою пусть и недолгую работу слесарем! Может быть, в их строю есть хоть один, отремонтированный его руками?
Николай Васильевич одну за другой нажимал кнопки, контакторы моментально срабатывали, отвечая сухим механическим щелчком. И Толик испытал приятную его сердцу гордость: пусть это не он ремонтировал и регулировал эти контакторы, а другой слесарь, в другом депо, но, может быть, где-то за тысячи километров отсюда на таком же электровозе машинист, проверяя его контакторы вот так же, как сейчас Николай Васильевич, удовлетворенно кивнет головой. И впервые он с сожалением подумал, что, может быть, зря сменил профессию.
Они вернулись в переднюю кабину. Снова лязгнул пантограф, коснувшись контактного провода, загудели электродвигатели, мягко засвистел компрессор. Толик сел на откидной стул, машинист — за правым крылом, помощник — за левым.
В кабине тепло. По-домашнему, словно большой холодильник, ворчат двигатели. Время от времени электровоз вздрагивает, словно отряхивается от падающего на него снега.
Толик подумал, что Петр Иванович Голованов, наверное, уже пришел домой. В передней его встретила Мила, собирающаяся на занятия в школу — десятый класс всегда учится в первую смену. Устало стягивая с плеч куртку, Петр Иванович из-под бровей испытующе взглянет на нее и внешне безразлично скажет: