Постепенно дрема стала одолевать, но и в полусне он видел летящие в его ворота мячи, и он вытаскивал их в самых невообразимых бросках из верхних и нижних углов. Когда вернулась мать, он не слышал. А утром увидел на ней то платье, которое она шила накануне вечером. «Значит, ночью дошивала», — понял он.
Из дома они вышли вместе. Улица встретила их хмуро и неприветливо. Небо было неопределенно-белесого цвета, когда нельзя сказать, что будет через полчаса: то ли пойдет дождь, то ли выглянет солнце. Холодный ветер забирался под стеганую куртку из болоньи, в которой Толик проходил всю зиму и не очень мерз даже в морозы. Он поежился:
— Холодно как! Приедут ли саранские?
Мать усмехнулась.
— Если все футболисты такие же одержимые, как ты, то им и тридцатиградусный мороз не помеха.
Они дошли до перекрестка и остановились. Дальше их пути расходились: матери вверх, в гору, и через парк в больницу, а Толику направо, в школу.
— Мусору-то сколько, — недовольно заметила мать.
Толик огляделся. Действительно, на тротуаре, на обочинах дороги валялись обрывки бумаг, обертки конфет, смятые стаканчики из-под мороженого, сморщенные оболочки воздушных шариков, оставшиеся, наверно, после первомайской демонстрации.
— Дворников нет, подметать некому, — равнодушно ответил он.
— Дворников, — сердито повторила за ним мать. — Дело не в дворниках, а в нашей невоспитанности. Вон же на углу стоит урна, всего шагов пятнадцать—двадцать пройти, так нет же, обязательно бросят, где стоят.
Толик шутливо обнял ее за плечи.
— Ладно, ма-а, не сердись! Честное слово, я всегда мусор в урны бросаю.
— Ой ли! — уже отходя, усмехнулась она. — То-то мне всегда за тобой убирать приходится.
— Так уж и всегда?
— Ну, часто. Ладно. Так ты меня не жди. Обедай и ужинай как следует. И очень прошу тебя: будь, пожалуйста, поосторожнее на этом своем футболе.
— Ну, ма-а, я же не маленький. А если и случится что — ты вылечишь. К тебе же привезут.
Мать остановилась.
— Прошу тебя, — негромко и строго произнесла она, — больше никогда так не шути. Оставь этот юмор висельника для своих друзей, а я его не принимаю и не хочу принимать.
Толик почувствовал себя виноватым. Черт его дернул за язык! Ведь знает, что у матери самое больное место — это разговоры о травмах. И так ей сейчас нелегко, а тут он со своим языком...
— Прости, ма, это я так, не подумавши брякнул. Ничего со мной не случится.
— Не будем больше об этом. Так смотри, поешь как следует. И вечером поздно не задерживайся.
До Толика только теперь дошло, что сегодня ночью он останется в квартире один. Он представил себе пустые комнаты, тоскливый вечер в одиночестве, и на душе у него стало тревожно. А вдруг отец заявится? Да еще пьяный? Конечно, Толик понимал, что пятнадцатисуточников раньше времени не отпускают. Но мало ли что может быть!
— Ма-а, — осенило его, — а можно, я кого-нибудь приглашу ночевать к нам? Серегу или Сашку соседского. А?
Мать понимающе взглянула на него и кивнула.
— Конечно, можно. Ну я пошла, а то опоздаю. Да и тебе пора.
Она отошла, а Толик посмотрел ей вслед, и острая жалость кольнула его сердце. Какой постаревшей показалась ему мать. Эти опущенные полусгорбленные плечи, эта шаркающая походка, когда ноги почти не отрываются от земли, да еще этот темный старушечий платок! Толик вздохнул: да, тяжело достались матери эти последние годы.
Но тут же мысли его перескочили на другое: а вдруг, правда, саранские динамовцы не приедут? Или приедут, а его, Толика, на игру не возьмут. Подойдет Костя Сергеев и скажет: «Раздумали мы, Толик. Рано тебе еще за взрослых стоять». Или окажется, что у Антона никакой травмы нет, так, царапина, и он сам сегодня выйдет на игру.
«Надо было вчера взять у дяди Васи новую форму», — с запоздалым сожалением подумал он, словно новая форма гарантировала ему место в команде.
Школа встретила его разноголосым знакомым шумом. Протолкавшись сквозь мелюзгу, Толик поднялся на третий этаж, где находился их класс. У самых дверей на него налетел Витька Грязнов, десятиклассник.
— Толик, привет, — первым поздоровался он. — Правда, что ты сегодня за взрослых стоишь?
— Ну, — с некоторым самодовольством ответил Толик.
— Здорово! — восхищенно выдохнул Витька. — А я уж думал, что Мотыль сболтнул.