Тот достал из шкафа папку, раскрыл ее, пробежал глазами по строчкам, видимо, не нашел того, что искал, скептически поджал губы, недовольно захлопнул, поставил на место и только после этого ответил:
— По какому вопросу?
— По вопросу приема на работу.
— Кого?
— Коваленкова Анатолия. Вот его, — кивнул Николай Михайлович на Толика, и тот непроизвольно шагнул вперед.
— Опять спортсмен? — смерил Иван Сергеевич взглядом Толика. — Вот они у меня где сидят, твои спортсмены! — Он похлопал себя по жирной, в складках, короткой шее и сел за свой стол. Николай Михайлович, не ожидая приглашения, уселся напротив него, Костя и Толик остались стоять. — То у них соревнования, то сборы, — продолжал Иван Сергеевич, — то за отделение выступать, то за республику! И всех освобождай! А кто за них работать будет?
«Не больно-то на твоей шее усидишь!» — неприязненно подумал Толик.
— Тебя послушать, так ты бы никого на работу не принимал, — спокойно возразил ему председатель месткома. — Пожилые — на пенсию скоро, молодых того и гляди в армию заберут, женщины — в декрет кой грех уйдут, а мужчины — не дай бог в вытрезвитель попадут, опять тебе беспокойство да хлопоты.
— Проводи, проводи воспитательную работу, — усмехнулся Иван Сергеевич. — Его, говоришь, оформлять? — Он снова внимательно оглядел Толика. — В какой цех?
Толик в замешательстве оглянулся на Костю.
— Я-я не з-знаю.
— К нам, помощником, — пришел на выручку Сергеев.
— Помощником? А сколько вам лет, молодой человек?
— Семнадцать.
— Э-э, тогда никакого разговора не может быть. В помощники машинистов моложе восемнадцати лет мы не принимаем. — Он шустро, словно мячик или воздушный шарик, подскочил со стула, подбежал к шкафу, снял с полки новую папку и погрузился в нее, всем своим видом показывая, что разговор окончен.
— Подожди, Иван Сергеевич, — остановил его председатель месткома, — есть же, вероятно, какие-нибудь исключения.
— Никаких исключений, уважаемый Николай Михайлович, никаких, — похоже было, что он был рад, что все так обошлось. — Не мне вам объяснять. Работа связана с движением, и если что случится, нам с вами первым отвечать.
— Что же делать? Тебе еще долго до восемнадцати? — повернулся председатель месткома к Толику.
— В ноябре исполнится.
— Н-да. Еще больше полгода...
— А если в цех? — вмешался вдруг Костя.
— В цех? Верно, это выход. Как, Иван Сергеевич, в цех оформишь?
Тот, не отрываясь от папки, пожал плечами.
— А в какой цех? — спросил Николай Михайлович.
— Лучше всего в аппаратный, — радостно подхватил Костя. — Коллектив там хороший. И помогут, и спросят в случае чего.
— Пойдешь в аппаратный? — спросил Толика предместкома.
— Пойду! — не задумываясь, ответил тот.
— Только без направления комиссии по трудовому устройству я не приму, — торопливо заверил Иван Сергеевич.
— Ладно, ладно, будет направление, — успокоил его предместкома и положил руку на плечо Толика. — Ну, парень, слышал? Готовь все документы и оформляйся. А ты, Иван Сергеевич, запиши его фамилию, а то еще забудешь.
— Забуду — напомнишь, — буркнул тот.
Когда они снова вышли на площадь и Николай Михайлович распрощался с ними, Толик спросил у Кости:
— А чего этот... ну, из отдела кадров уж больно против меня настроен?
— Не обращай внимания. Это он не против тебя, а всегда так. Такой уж у человека характер. Поворчит, поворчит, а сам сделает. Впрочем, и его понять можно, возни с вами, несовершеннолетними, много. В ночную смену не пошлешь, работать на час меньше, в отпуск только летом, сверхурочно работать не заставишь.
— А ты откуда все эти правила знаешь?
— Так ведь я тоже до восемнадцати здесь работать начал, правда, всего месяц. Но все равно мне все тогда разъяснили. Погоди, и тебе сам же этот Иван Сергеевич все и растолкует.
— Вряд ли, — усомнился Толик.
— Точно. Увидишь. Когда оформляться будешь?
— Я еще с матерью не говорил.
— Не разрешит?
— Уговорю. Она у меня понятливая. Да и не маленький я, сам своей судьбой распоряжаться могу.
— А как отец?
— Его и спрашивать не буду. Да он пока в «декабристах».
Толик и не представлял себе, сколько трудностей ему придется преодолеть, чтобы поступить на работу. Мать уговорить удалось довольно быстро, а вот из школы отпускать его никак не хотели. И совсем не потому, что он был таким уж замечательным учеником, без которого школа ну никак не могла обойтись. Совсем нет. Даже наоборот, некоторые учителя вздохнули бы с облегчением, если бы он ушел. Просто, как потом Толик узнал, за каждого выбывшего из школы ученика (так называемого «отсеявшегося») администрация школы и, в первую очередь, директор имели очередной нагоняй от начальства. Поэтому и старались любого, даже самого неспособного, тянуть до окончания десятого класса.