— И чем же мы тебе не угодили?
— Больно легко вы относитесь к жизни вообще и к выбору профессии в частности. Вот и ты, например. Хочешь быть машинистом, а пошел в слесаря.
— Вот тут ты не права, — возразил Толик. — Я все равно буду машинистом. А пока... Я же не виноват, что до восемнадцати лет не берут на электровоз. Ну, а пока буду слесарем. Иван Алексеевич правильно сказал: держать молоток и напильник всем надо уметь, и машинистам тоже. Так что ты не права, — повторил он.
Мать встала, подошла к нему сзади и положила руки ему на плечи.
— Может быть, и так. Извини меня, но я все никак не смирюсь с мыслью, что ты бросил учебу, ушел из школы. Мне кажется, что я в этом виновата, не сумела убедить тебя.
Толик встал, повернулся к ней, снял с плеч ее руки, поднес их к губам и поочередно поцеловал обе ладони.
— Не будем об этом, мама, — твердо сказал он. — Я решил окончательно, и ты тут ни в чем не виновата. А в школе мне сейчас было бы труднее, и ты об этом знаешь.
Мать покачала головой, собираясь возразить, но он перебил ее:
— Ты, пожалуйста, сходи к директору за справкой. Я буду в вечернюю школу поступать.
— Вот сам и сходи.
— Ну, ма-а-ам, — умоляюще протянул он. — Мне самому он может и не отдать. Да и некогда мне. Сходишь, а?
— Ладно, — уступила мать. — Так уж и быть.
— И еще не забудь меня пораньше завтра разбудить. Мне к семи часам...
— Будет сделано, — шутливо вытянулась в струнку мать. — Что еще прикажете, рабочий класс?
— Больше ничего, — в тон ей ответил он. — Спите спокойно. Завтра начнется моя работа.
Но он ошибся. Ни завтра, ни послезавтра, ни даже на третий день его работа по-настоящему не началась. Когда он утром явился в цех, Иван Алексеевич дал инструкцию по технике безопасности и строго наказал выучить назубок. А потом мастер вместе с начальником цеха устроили ему настоящий экзамен, гоняли по всем правилам, придирались ко всем мелочам, дважды заставили переучивать и только к концу рабочего дня приняли у него зачет.
А на другой день случилась беда. Когда утром Толик пришел на работу, Иван Алексеевич дал ему в руки ножовку и велел выпиливать куски сожженного коротким замыканием кабеля, а сам ушел по делам в соседний цех.
Сначала работа двигалась быстро. Толик пилил ножовкой толстый кабель и только удивлялся, какая же сила у этого электричества, чтобы пробить такой толстый кабель. Но когда он выпилил три или четыре куска, ему стало казаться, что кабель слишком твердый, а ножовка совсем тупая. Он сменил полотно, это не помогло. Скоро ладони стало саднить и жечь, словно их облили кипятком, а после обеденного перерыва на них вздулись волдыри.
Когда Иван Алексеевич вернулся в цех, он сразу заметил, что Толик морщится и еле двигает пилой. Он подошел к нему, взглянул на руки и выругался:
— Олух царя небесного! Что же ты рукавицы-то не надел! Да и я хорош, старый дурень, не предупредил. А ну марш в медпункт!
Молоденькая фельдшерица смочила Толику ладони прохладной жидкостью, отчего боль словно свернулась и отступила куда- то в глубину, а потом быстро и ловко забинтовала ему руки.
— Ничего, заживет до свадьбы, — бодрясь, ответил он на ее сочувствующий взгляд и поднялся с табурета.
— Подожди, освобождение выпишу, — остановила она его.
— Обойдусь, — ответил он и направился в цех. Но мастер, увидев его забинтованные руки, отправил домой.
Кто по-настоящему перепугался, так это мать. Толик сидел за столом, когда она пришла с работы. Услышав, как она отпирает замок, он спрятал руки под стол, а когда она вошла в комнату, вытащил их.
Мать побледнела, покачнулась и оперлась о стену. Толик испугался, что она упадет, выскочил из-за стола и подхватил ее.
— Что, что с руками? — еле выговорила она.
Толик поспешил ее успокоить:
— Да ничего особенного. Обыкновенные пролетарские мозоли.
Два дня Иван Алексеевич не давал ему н и до чего притронуться. Толик приходил на работу вместе со всеми и слонялся по цеху без дела. Приносил инструмент из кладовки или относил готовые детали, а чаще стоял за спиной Ивана Алексеевича и смотрел, как тот сильными и точными движениями обрабатывал деталь. Напильник у мастера захватывал всю плоскость и двигался, казалось, сам собой. Иван Алексеевич вроде бы не налегал, а только удерживал напильник параллельно плоскости детали, но после каждого движения взад или вперед на верстак сыпались металлические опилки.