— Если не женат, то это лучше. А то по карману его этот перевод здорово ударит. Сразу рублей на сто помене зарплата будет. Да и тринадцатая, считай, улыбнется.
В разговор вмешался Михаил:
— Как же так получается, Иван Алексеевич? Вот вы утверждали, что слесарь — это первейшая профессия на земле. А тут его за пьянку в наказание, — слышите? в наказание! — из машинистов в слесаря переводят. Как это понять?
Мастер в раздумье погладил себя по голове, а потом хитро улыбнулся.
— Так ведь я не говорил, что высшая, а первейшая. То есть с нее все другие профессии начинаются. Кто говорит, конечно, машинист выше. Вот ваш Корин-то и занесся высоко, да сорвался. А его снова на первую ступеньку: начинай сначала. А вот, скажем, начальник депо проштрафился, его куда? В машинисты. Ну, а ежели министр? В начальники дороги сымут. Для нас с тобой начальник дороги — вон какая шишка, шапкой не добросишь — а тут тоже в наказание. Вот так-то, милый голубь.
— Ну и хитер ты, Иван Алексеевич, — покачал головой Михаил. — Вон как выкрутился.
Мастер снова довольно погладил себя по коротко остриженным волосам.
— А министра все равно в начальники дороги не разжалуют, — возразил Толик. — Министр он и есть министр.
— Это вы, молодежь, так считаете, — ответил ему Иван Алексеевич. — А на моей памяти шишки и поважнее министров слетали. И куда летели! Аж на Колыму! Или на тот свет.
— Так это когда было!
— Не так уж и давно. Ну, ладно. Обеденный перерыв кончился, хватит разговоры городить. Иди, докрась у венка листья, и пойдем контактор с электровоза снимать. Ключи захвати. Какие нужны-то для этого будут?
— На двадцать четыре, на тридцать и на тридцать шесть.
— Верно. Молодец. Получится из тебя слесарь.
Работа захватила Толика, и он совсем забыл про обещание Веры. Но когда в четыре часа уже начал собирать инструмент, чтобы отнести и сдать его в инструменталку, дверь в цех распахнулась, и на пороге появилась девушка. Уже не в темном рабочем комбинезоне. В ярком шелковом платье, в белых босоножках на пробковой платформе она выглядела весьма эффектно. Лицо ее сияло. Она видела, какое впечатление производит, и была довольна этим.
— Толик, ты готов? — явно рисуясь, произнесла она. Толик равнодушно взглянул на нее.
— Сейчас. Сдам инструмент и переоденусь.
— Мог бы и пораньше это сделать. Я ведь сказала, что в четыре зайду за тобой.
— А ты не жди. Все равно я не смогу пойти с тобой.
Словно кто неожиданно выключил лампочки, освещавшие ее лицо изнутри, оно сразу померкло, стало тусклым и растерянным, так что Толику стало даже жаль ее.
— Это почему же? — негромко спросила она. Верхняя губа ее немножечко вздернулась, обнажив мелкие острые зубы.
— Понимаешь... — Толик почему-то почувствовал себя виноватым и заторопился, — на пять часов назначили собрание. Ну, это по поводу того... Корина.
И как будто снова внутри Веры включили лампочки, освещавшие ее лицо, оно снова стало радостным и сияющим.
— Так это, наверно, ненадолго? Я подожду.
— Не стоит, — ответил Толик. — Я и сам не знаю, сколько протянется, может, двадцать минут, а может, три часа.
—Ладно. Иди переодевайся. Я тебя до красного уголка провожу.
— Я и один не заблужусь, — усмехнулся Толик. Но все-таки он быстро переоделся, отнес инструмент и вместе с Верой вышел из депо.
— Мне сюда, — показал Толик на приземистое одноэтажное здание, где помещались партком, комитет комсомола и красный уголок.
— Рано еще, — возразила Вера. — До пяти — целый час.
— Мне надо до собрания к секретарю комитета зайти, — сказал Толик.
Вера вздохнула, но не возразила. Они медленно пошли через площадь мимо поставленного на постамент небольшого паровозика «Овечка». Встречные и обгоняющие оглядывались на них, многие здоровались то с Толиком, то с Верой.
— Не боишься, что тебя со мной видят? — усмехнувшись, спросил ее Толик.
— Пускай видят! — она с вызовом вскинула голову.
— Уж больно у тебя поклонники ревнивые. Особенно Борис, — все так же улыбаясь, продолжал Толик.
— А что Борис? — резко повернулась к нему она. — Я ему никаких авансов не выдавала, ничего не обещала. И нечего меня Борисом попрекать!
— Да разве ж я попрекаю! — воскликнул удивленно Толик. Он вообще многого не понимал в ее поведении, в ее резких переменах настроения, это начинало его раздражать. — И вообще мне пора. Гуд бай, мисс.