— Так уж из-за меня, — огрызнулся Корин.
— А из-за кого же? Кого судья с поля выгнал за то, что нетрезвый был? Вот и пришлось нам два тайма вдесятером играть. Из-за этого и проиграли. — Он еще помолчал, словно решая, сказать или нет, потом, очевидно решив, продолжал: — Хорошим ты игроком был. А теперь, я так считаю, команде от тебя больше вреда, чем пользы. Поэтому... гнать тебя надо из команды!
В зале загудели. Раздались голоса:
— Ну, это ты, Чубчик, хватил!
— Сразу и гнать?
— А кто играть будет?
— Такими игроками прокидаешься!
— Да, гнать! — повернулся Саня туда, где сидел Михеев с дружками и откуда, в основном, шли выкрики. — Вот Заводной сказал, что я с ним выпивал. И все мы после игры. А кто всегда организатором был? Кто деньги выбивал и за водкой бегал? А ведь в команду и вот такие приходят, — кивнул он на покрасневшего Толика. — Да и вчера, я уверен, они того юнца не только спаивали, но, пожалуй, на его деньги еще и пили. Поэтому я считаю, что он не себя, а команду нашу позорит.
— Верно, — поддержал его Костя. — Ведь не его винят, а всю команду. Сегодня меня секретарь парткома вызвал и говорит: «Что это у вас в команде делается? Пьют, трудовую дисциплину нарушают». И все во множественном числе.
— Вот я и говорю: отчислить его из команды. И других любителей закладывать за воротник предупредить.
— Ты лучше себя предупреди! — выкрикнул Михеев.
— И себя тоже, — согласился Саня.
Костя предупреждающе поднял руку ладонью вперед.
— Как капитан я заявляю, что с выпивками после игры покончено. И сам не буду и другому никому не дам. А Корина предлагаю из команды отчислить. Временно, конечно, если он найдет силу воли и бросит пить.
— Я и сам уйду! — взорвался Корин. — Что, на «Локомотиве» свет клином сошелся, что ли? Да меня в любую команду примут. А на вас и на вашу команду положил я... — и он грязно выругался.
В зале возмущенно загалдели:
— Ну ты, полегче на поворотах!
— Тормози лаптем, семафор проедешь!
Корин испуганно оглянулся — уж слишком резко изменилась обстановка. Только сейчас, пусть не все в зале, но поддерживали или сочувствовали ему, а теперь все были настроены против него. Он сорвался с места и выбежал из зала.
— Еще попросите вернуться! — крикнул он у выхода и хлопнул дверью.
Дождавшись, когда шум в зале несколько утих, Костя спокойно сказал:
— Значит, так, товарищи, Корина из команды отчисляем. Я думаю, голосовать нет надобности.
— Подожди, Сергеев, — поднялся секретарь комитета комсомола. — А правильно ли мы делаем? Корина наказать надо, спора нет. Скажем, дисквалифицировать на десять или пятнадцать игр. Но исключать из команды, из коллектива...
— Да он вон как кладет на коллектив, — ответили ему из зала.
— Ну это он с обиды и досады. А нам нужно быть выше этого. Кто же его воспитывать будет, если не мы, его товарищи? К тому же в том, что случилось, и ваша немалая вина есть.
— Так что же? На поклон к нему идти? Извини, мол, обидели тебя напрасно. Он опять куражиться начнет, еще больше.
— Не на поклон, а по-товарищески с ним поговорить, душевно. Поймите только правильно: я вам не указываю, как поступить, а просто советую.
— Кто ж с ним после этого говорить будет?
— А вон пусть Саня Чубчик идет! — выкрикнул Михеев. — Заводной его уважает.
— Страсть как уважает, — ответил ему Саня. — Придешь к нему, а он встретит, чем ворота подпирают.
Все засмеялись. И по настроению в зале Толик понял, что напряжение спало, острота конфликта прошла. Так и решили: отстранить Корина на десять игр, выпивки после игры категорически запретить.
Когда Толик с Костей и Саней вышли из красного уголка, было уже больше восьми часов. Солнце село, но облака на западе еще горели ярко-красным светом, словно кто-то накинул на подушку несколько лент, одна над другой.