Толик снова представил пол комнаты, весь усыпанный разноцветными лоскутками. Зачем отец это сделал? Кому и что хотел доказать? Правильно, вероятно, говорят, что пьяные иногда становятся невменяемыми, не соображают, что делают. Но теперь все. Еще ночью Толик понял, что терпению матери пришел конец, она твердо решилась на развод. И Толик был искренне рад этому решению. Рад за нее и за себя. По крайней мере, кончатся эти кошмарные ночные скандалы. А проживут они вдвоем не хуже, чем с отцом жили. Он пойдет работать, это решено. Говорил ему один знакомый парень, что в локомотивном депо принимают помощниками машинистов после девяти классов. Зарабатывают по сто пятьдесят рублей и больше, ездят на Потьму, Инзу или Пензу. Четыре часа туда, четыре обратно, а потом сутки свободные. А школу можно и в вечерней кончить, запросто!
Голова все еще болела, но уже поменьше. Толик настолько погрузился в воспоминания и размышления, что совсем забыл, что он сидит на уроке. Учитель уже несколько раз посматривал на него, но так как он не вертелся и дисциплины не нарушал, то и замечаний ему учитель не делал. Несколько раз на него посматривала внимательно Мила Голованова, но и ее взглядов он не замечал.
Наконец прозвучал звонок, и Толик очнулся. Это был последний по расписанию урок, все засобирались домой, но Толику не хотелось подниматься с парты. Вдруг кто-то тронул его за плечо. Он обернулся. Сзади стояла Мила. Она помолчала, видимо, собиралась с духом, а потом решительно начала:
— Знаешь что, Толя, наверное, я не права. У тебя, видимо, действительно произошло что-то серьезное и... неприятное, да? Если можешь, извини меня.
Нет, ни удовлетворения, ни особой радости от этого Милкиного признания Толик не испытал. Просто было такое чувство, что кто-то ласковой рукой взял его за горло и вдруг сжал так, что перехватило дыхание и на глазах выступили слезы. Он знал, как, вероятно, нелегко далось это признание самолюбивой и немного строптивой Миле.
— Ладно, чего уж там, — пробормотал он и махнул рукой. — И ты меня извини.
— А сказать, что случилось, ты все-таки не можешь? Или не хочешь?
— Не могу. Может быть, потом... Из газет узнаешь.
Толик и сам не знал, зачем сболтнул про газету. Так, сорвалось с языка само собой. Нет, ничего особенного он не имел в виду. Просто в местной городской газете время от времени на последней странице печатались объявления, что меняется двух- или трехкомнатная квартира на две однокомнатные, и все жители их небольшого города знали или, вернее, догадывались, что это кто-то просто разводится. Вот на такое объявление он и намекал. Но разве могла Мила додуматься до этого? Она удивленно посмотрела на него, хотела еще что-то спросить, но не решилась и отошла. Почти тут же у его парты вырос Сережка.
— О чем, милстив государь, изволили шептаться с прекрасной дамой?
— Не волнуйся, старик, совсем не о том, о чем ты думаешь. Просто продолжение воспитательного момента.
— О, я волнуюсь только из-за боязни, что мой друг может пасть жертвой излишнего внимания общественности.
Голова еще побаливала, и Толику не хотелось состязаться дальше в острословии. Он промолчал. Сергей понял и сменил тон:
— Потопали, старик.
— Куда?
— Лечиться.
Собственно говоря, Толику было все равно, идти ли куда или оставаться на месте. Он поднялся и пошел с Сережкой. Они вышли в коридор, потом спустились по лестнице на первый этаж, прошли через актовый зал и остановились около двери в кинобудку. Впрочем, она только называлась кинобудкой, а на самом деле давно уже перешла во владение участников школьной художественной самодеятельности и особенно эстрадного оркестра. Каждый «эстрадник» имел от нее свой ключ и, когда нужно было, пользовался этой кинобудкой, как своей комнатой. Кинобудка стала как бы своеобразным клубом старшеклассников: здесь они собирались в перемены и после уроков обсудить последние новости, посплетничать, а иногда и свести личные счеты. Здесь покуривали, особенно в слякоть и в морозные дни (в туалет мужчины-учителя иногда заглядывали, а в кинобудку почти никогда, да еще можно было в случае необходимости запереться изнутри), отсюда после школьных вечеров выносили по пять-шесть пустых бутылок из-под вина, а иногда и побольше.
Сережка, хотя и не играл в оркестре, но принадлежал к тем «избранным», у которых был свой ключ. Он отпер дверь, и они вошли. Толик огляделся. Бывал он здесь нечасто. И не потому, что его сюда не пускали. Совсем нет. Стоило ему захотеть, и сразу бы для него нашелся ключ. Ребята в школе, в том числе и десятиклассники, уважали его, частенько искали его дружбы, а порою и просто заискивали: еще бы, вратарь юношеской команды «Локомотив» — чемпиона республики! А не заходил он сюда просто потому, что ему нечего было здесь делать. Он не курил, в самодеятельности не участвовал, предпочитал заниматься спортом, сплетничать не любил, и прокуренный, спертый воздух этой маленькой клетушки был ему противен. Иногда он заглядывал сюда с компанией. А чтобы вот так вдвоем — в первый раз. Поэтому так внимательно и осматривал все в комнате.