Маруся согласилась. Но через пару дней, сведя знакомство с прислугой из соседних квартир, рассуждала на заднем дворе в кругу своих новых товарок:
— Господа мои хорошие, хулить особо не за что, но жадноваты. Нет чтобы двух прислуг держать, все на одну свалили. Горничной для уборки уж так не хватает… Мне и на кухне дела полно, так изволь еще и веником махать. А Клавдия-то, экономка, карга старая, тоже барыню из себя корчит и за каждым куском в доме следит. Вчера оговорила, что сахара много в чай кладу. Ей-то что? Сахар барский… Может, и надо бы другое место подыскать, да только барышню нашу Марту Федоровну оставить жалко. Уж больно тихая, голоса не повысит никогда — этакую хозяйку не враз найдешь. А вот компаньонка ихняя, Фиона (размалеванная такая, стриженая — видали ее?) большие сомнения у меня вызывает. Хоть она мне и пузырек одеколона подарила, а видно, что не от души. Ладно уж, поживу пока у этих…
Аскетичная пустота квартиры, поначалу восхитившая Марту, быстро надоела и стала раздражать. Казалось, в просторных комнатах слишком гулко звучат шаги и эхо разносит по углам голоса. Чистые стены не могли предложить глазу ничего, кроме мелких букетиков на обоях — ни картин, ни портретов в рамках, ни фарфоровых тарелок с пастушками, ни немецкого барометра в резном деревянном футляре, ничего, что, по мнению Марты, делало бы дом обжитым.
Молодая хозяйка решила как-то обустроить свое новое жилье. Недалеко от дома она обнаружила антикварную лавочку и стала часто туда заходить, покупая время от времени какие-то безделушки. Вскоре ее комнату украсили две китайские фарфоровые вазы, картина (по мнению Фионы, «на редкость пошлая»), изображающая девушку на увитом плющом балконе, бронзовая лампа с зеленым стеклом и статуэтка в виде лежащей борзой. Может быть, эти вещи и не отличались строгим вкусом, но Марте казалось, что теперь ее спальня стала не такой безликой.
Из цветочного магазина по заказу Марты доставили три горшка с комнатными растениями, которые по совету Клавдии Тихоновны были установлены на большом светлом окне в столовой. Чтобы композиция казалась законченной, Марта принесла из посудной лавки фарфоровую собачку и усадила ее на подоконник с цветами.
— Ну красота, ничего не скажешь, — восхищалась Клавдия Тихоновна. — Красота! Фиона, посмотри, песик-то, песик какой славненький! Уж такая мордашка…
Фиона усмехнулась.
— Очаровательно! Среди трех роз сидит барбос…
— Что б ты понимала в красоте-то! Сама хуже барбоса всякого, — прошептала экономка ей вслед.
Клавдии Тихоновне Марта подарила гобелен с дамами и кавалерами в пышных нарядах и париках и большую музыкальную шкатулку красного дерева. Старушка растрогалась почти до слез и торжественно водрузила подарки в своей спальне, где уже хранились вазочка с восковыми розами и хрустальное яйцо на подставке, память о какой-то давней Пасхе.
Маруся получила подушечку-думку с вышитыми кустиками герани, восхитившую кухарку красотой и тонкостью работы. Подушечка заняла почетное место на Марусиной лежанке и считалась главным предметом роскоши в каморке при кухне.
Дарить что-то Фионе, девушке с утонченным, даже изысканным вкусом, Марта стеснялась, но все же рискнула купить большой китайский веер. Ей казалось, что, если развернуть его на стене над этажеркой в комнате Фионы, яркое пятно сделает комнату нарядной, а необычный восточный рисунок веера как-то гармонировал с экзотической внешностью компаньонки. Фиона сухо поблагодарила и, покрутив веер в руках, куда-то его спрятала.
Немного обиженная, Марта ушла к себе и предалась мечтам — как будет уютно, когда она повесит везде новые гардины, а в гостиной установит мягкие кресла в чехлах из английского ситца веселой расцветки, пожалуй, в каких-нибудь мелких цветочках… И обязательно нужно будет найти резной столик, как в варшавском особняке бабушки Ядвиги (и почему эти столики прежде так раздражали?), а на него поставить горшок с фикусом или бегонией. Вот тогда полупустая квартира будет казаться настоящим домом. А может быть, отец разрешит перевезти в Петербург что-нибудь из варшавской обстановки? Особняк Липко-Несвицких кому-то сдали, может быть, жильцам чужая мебель вовсе и не нужна? А если поставить в новой квартире Марты бабушкины столики, резной комод из спальни и маленькую горку с дрезденским фарфором, здесь появился бы кусочек родного дома. Пользоваться своими вещами гораздо приятнее, чем подбирать у антикваров нечто на них похожее.
Кстати, в горке остались парные статуэтки, которыми бабушка Ядвига очень дорожила, — дама и кавалер в нарядах XVIII века. Марта, уезжая из Варшавы, забыла взять их с собой, а ведь для чужих людей, поселившихся в доме, это всего лишь безделушки, они могут разбить или выбросить фарфоровых человечков. Она и не заметила, как по щекам потекли слезы — то ли от жалости к брошенным в Варшаве игрушечным господам, то ли от воспоминаний о родном доме и прежней жизни, то ли от того, что бабушки Ядвиги больше нет на свете…
От мрачных мыслей спасали долгие прогулки по городу. Марте нравилось гулять по Петербургу — большому, красивому и пока еще чужому ей городу. После знакомства с Дмитрием эти прогулки стали и более продолжительными, и более интересными — Колычев предложил показать Марте лучшие места Петербурга.
Они часами бродили по улицам, причем Митя обязательно обращал внимание Марты на красоту построек, рассказывал историю домов или их владельцев, называл имена архитекторов. Он был прекрасным гидом. Петербург разворачивался перед Мартой как таинственная книга, в которой удавалось расшифровать то одну, то другую страницу. Когда дождь прерывал их путешествия, Марта и Митя заходили в какую-нибудь кондитерскую, пили кофе, лакомились пирожными и продолжали болтать.
Марта успела рассказать Колычеву почти все о своей жизни, не слишком богатой событиями — о маме, о бабушке, о варшавском доме. Митя был единственным человеком, с которым ей так легко говорилось, обычно Марта трудно сходилась с людьми. Например, Фиона, которую отец явно прочил Марте в подруги, так и осталась чужой, хотя девушки вынужденно, как люди, живущие под одной крышей, общались.
Жильцы дома, в котором поселилась Марта, узнав, что сама молодая хозяйка заняла квартиру в бельэтаже, стали искать с ней знакомства и приглашать на чашку чая, но и среди соседей ей не удалось найти друзей. Один Митя был по-настоящему близким другом…
Иногда по воскресеньям Марта ездила в Павловск к родным. Клавдию Тихоновну она брала с собой — каждая такая поездка была для старушки настоящим событием. Они вместе гуляли по прекрасным павловским паркам, а потом подолгу сидели у Прохора Петровича за чашкой чая.
Клавдия Тихоновна с удовольствием беседовала со стариком Почиваловым. Принадлежа к купеческому сословию, она с большим уважением относилась к предприимчивым и удачливым людям, сумевшим не только нажить, но и сберечь капитал. Ее-то покойный муж довел свое дело до банкротства, видать, ума Бог не дал или ловкости. А господин Почивалов был настоящий купец, хозяин, делец… Даже немощный, старый и больной, он внушал людям своего круга почтение. Отправляясь в Павловск с Мартой, Клавдия Тихоновна собирала корзину «гостинцев» для Прохора Петровича — домашние пирожки, варенье, печенье, вишневую наливочку. Старик, не избалованный вниманием в доме племянника и лишенный своего привычного окружения, где каждый за честь считал ему услужить, благосклонно принимал заботу Клавдии Тихоновны и даже в знак признательности подарил ей дорогую шаль, оставшуюся от покойной жены. Марте он говорил: «Ты Клавдию-то не оставляй, цени ее. Она женщина уважительная, добрая и тебе верная. Это большая удача, когда рядом человек надежный есть…»