— Хорошо косится, — говорит дед, показывая на траву. — Роса что надо!
Мартин ждет, пока дед пойдет обратно, и становится за его спиной. Коса у него острая. Он торопится. Первый замах, трава падает и ложится в ряд. Перед ним колеблется спина деда, а он изо всех сил старается выдержать дистанцию и не отстать. Когда косы затупляются, оба их враз поднимают и подтачивают. Хуже всего, когда в высокой траве попадаются муравейники, которые трудно вовремя заметить. Тогда острие косы нужно выравнивать легкими ударами бруска.
Через час расстояние между Мартином и дедом начинает уменьшаться. Мартин нарочно чаще точит косу, чтобы не наступать деду на пятки.
— Принеси-ка воды, что-то пить хочется, — говорит дед, отирая лоб тыльной стороной ладони.
Мартин отбрасывает косу и бежит туда, где они сложили все свои вещи, и теперь он видит, какой кусок они уже скосили. Дед сгребает ногой траву в кучу и садится. Он смотрит, как быстро бежит Мартин, перескакивая через ряды травы. Солнце уже поднялось высоко, начинает припекать, и дед снимает безрукавку. Рубашка во многих местах мокрая от пота. Мартин вернулся, он подает деду бутылку с водой.
— Пейте, — говорит он.
Старик пьет жадно. Вода течет по его подбородку и капает на рубашку. Он не замечает. Потом передает бутылку внуку.
— Не пей залпом, — говорит он, — вода очень холодная.
— Вы пока покурите, а то вы еще не отдыхали, а я покошу один.
— Не стоит, — отвечает дед, — и ты отдохни. Все равно до обеда все скосим.
Они сидят рядом, касаясь локтями друг друга. Дед свертывает самокрутку, Мартин видит, как трясутся его руки. Мартину бы очень хотелось как-то остановить эту дрожь. Он думает, что дед устал, однако дед не просыпает ни крошки табака.
— Еще два года назад я косил тут с твоим дядей, — медленно говорит дед, сделав несколько затяжек, — а теперь он где? Был бы он здесь, — продолжает дед, — мы бы уж давно половину скосили. Вот так-то, — вздыхает дед, и Мартину кажется, что голос его дрожит. — Один в землю уходит, а другой косить должен. — Он молчит, покашливает, стараясь скрыть волнение, и продолжает: — Вот видишь ту дорогу? — показывает он пальцем. — Там его и застрелили. — И Мартин смотрит туда, потом наклоняет голову, потому что он давно знает, где застрелили его дядю. Дед раз десять ему уже показывал. Он наклоняет голову еще ниже и ждет продолжения, которое ему тоже известно. Он ждет, что дед снова станет рассказывать, как дядя мог спрятаться и без единого ранения дождаться конца войны. Но дед молчит, Мартин украдкой смотрит на него и видит, как по его лицу текут слезы. Он быстро встает. Берет косу и начинает новый ряд.
Дед еще некоторое время сидит, потом встает.
— Ты перегнал меня, — говорит он. Но в голосе его не слышно упрека. И Мартин вдруг начинает злиться, сам не зная почему; потом разгоняется изо всех сил и косит все быстрее. Может быть, он сердится оттого, что видел, как плакал дед, а может быть, потому, что не мог усидеть. Но он успокаивается, начинает косить медленнее, чтобы дед догнал его.
Когда Мартин снова точит косу, он вдруг замечает, как высоко солнце. Почти вся роса вокруг пропала. Трава больше не сверкает. Он улыбается, поворачивается к деду и видит, что тот косит резкими движениями. И ему сразу становится легко и хорошо.
INTRA MUROS[1]
Семь часов утра.
Солнце освещает комнату через левое окно, обращенное к востоку. Горящий световой шар находится приблизительно в центре окна. Штора давно поднята, и солнечные лучи просвечивают сквозь листья растений, поставленных на подоконнике; никогда, ни ранее, ни позже, их цвет не был и не будет так пронзительно зелен, как теперь.
Постель в правом углу комнаты еще разобрана. Белые наперники, наволоки и простыня сверкают в солнечном свете, точно сугробы. На подушке осталась вмятина там, где покоилась голова. Рядом с этим углублением и в нем самом можно найти несколько длинных волосков, которые, свиваясь в дуги, кривые и кольца, резко выделяются своей чернотой на белом. Перья сбились в верхней части подушки, уголки стоят, как рожки.