— Да нет, не то… Он сам себя выдал.
— То есть?
— Туда ехали — ничего, пронесло. А обратно — гляжу куст отчего-то вздрогнул. Все веточки встряхнулись. Сразу же мысль: никак гитлеровец? Велю водителю газку прибавить. Чем черт не шутит! И только поравнялись с кустом, между ветками сверк, сверк… Мгновенные такие вспышки, а звуков не слышу. По нашей машине бьет, гад! И не по низу, не по колесам, чтобы нас на обочину согнать, а по кузову, на поражение. Одна пуля за шеей как вжикнет. Не иначе за генерала меня принял. Вот ситуация! Притормаживать, чувствую, опасно, решето из кузова сделает. Значит, надо вперед. Ежели он воюет тут в одиночку — уйдем! За собой такую пылищу поднимем, что и неба не увидит. Ну, мы и ушли, — закончил Корнеев, махнув рукой.
Борцов так и не понял, откуда же у него трофеи. Если машина проскочила, а подкарауливший их немец остался цел и невредим, то каким образом в их руки попали сумка и автомат.
— А у вас что, с ним еще встреча была? — Борцов решил разобраться в сути происшедшего.
— Сперва я настроен был гнать до заставы, близко уже, но быстро передумал, — с некоторым смущением ответил Корнеев и перевел взгляд на капитана, ища поддержки.
— Вы же объясните, товарищу майору, да заодно и мне, в чем тут дело, — посоветовал Самородов. — Откуда же у вас трофеи?
— Так это потом. Мы тут же развернулись на все сто восемьдесят и к нему. Не оставлять же гада, чтоб он по людям пулял? Будет, вроде той финской кукушки, в кустах сидеть, у самой дороги. Как тогда ездить и нам, и сельчанам?… Ну, подкатили мы поближе, поставили машину, а сами, я и Опара, от дерева к дереву по-пластунски. — Рассказывая, Корнеев все поглядывал на своего начальника, чтобы видеть, то ли говорит. — Поначалу ползли рядышком, локоть к локтю, затем рассредоточились. Опара, значит, направился в обход, я прямо. Обойдем, думаю, и схватим. Знаю, что офицером он нужен живым, все-таки что-то узнать можно. А он, видать, услышал шорохи, зашевелился. Еще чуть подползли, смотрю, ствол автомата меж веток просунулся, вот-вот плюнет свинцом. Окликнуть — упредит нас. И вдруг он как заорет «Хайль Гитлер!», потом «Рус, хенде хох!». И тут Опара хохнул его, аж весь куст закачался. Грохнулся, значит. Наповал!
— Наповал, говорите? — переспросил Борцов, почему-то сомневаясь.
Майор, конечно, не мог знать, что после снайперского выстрела ефрейтора Опары иного результата и быть не могло.
— Да вы, товарищ майор, не сомневайтесь, — подтвердил свое заключение Корнеев. — Как могли мы отобрать у него вещдоки? Кроме них у меня еще кое-что есть. Здесь, в его сумке. Железки всякие.
Из полевой сумки убитого сержант извлек поочередно три металлические вещицы.
— Знаки его отличий, — сказал Борцов, взглянув.
— Тут и написано что-то… По-немецки, — сержант передал офицерам знак, похожий на крупную монету.
— А написано следующее, — произнес Борцов, готовясь прочесть. — «Национал Социалистише Партия». Выпукло так, броско. В середине круга, как видите, свастика… Вот ведь кто хлестнул вам автоматной очередью… Фашист. Натуральный.
— Остальные побрякушки тоже со свастикой, только без надписей. Что это? — спросил сержант, передавая их Борцову.
Офицер, не слишком внимательно рассматривая эту известную ему символику, пару раз взглянул на Корнеева.
— Птицу вы подстрелили не простую, — сказал он с явным одобрением. — Одна из этих побрякушек — Железный Крест второй степени, другая — Знак отличного стрелка… Видите, кто отстал от фронта, кому еще повоевать с нами захотелось. Вы обыскали его? Все прощупали, у него что-нибудь было?
— Тетрадь… Общая, в коленкоровом переплете. Правда, вся измусоленная, — Корнеев встряхнул сумку.
— Дневничок, что ли?
— Похоже. Немецким-то я малость владею. Пока ехали, полистал.
— И что в нем?
— Жизнеописание, так сказать. Про войну.
— Пожалуй, это любопытно, — сказал Борцов, брезгливо поморщившись. — Посмотрю.
— Ну а как с оружием быть? — спросил Корнеев, обращаясь уже к начальнику заставы.
— Автомат сдайте старшине, — распорядился капитан. — Предварительно почистите и смажьте.
— Слушаюсь.
— Да не тяните с этим, скоро выступать…
Сержант и не подозревал, какую ценность для контрразведчика представляла эта толстая, в надежном переплете тетрадь, исписанная аккуратным, разборчивым почерком. Ее владельцем, согласно имевшемуся автографу, был лейтенант Руммер. Из дневника следовало также, что Руммер попал на фронт в первый день войны, советскую границу перешел рядовым солдатом. Оказавшие отчаянное сопротивление пограничники подстрелили его взводного, командира, а самого Руммера ранили в ногу выше колена. К счастью, пуля не задела кость и лечиться пришлось недолго. После возвращения в часть Руммеру присвоили звание ефрейтора.