— Я не смогла. Как папа? — старалась я придать голосу бодрость.
— Без изменений, — давно научилась она сообщать любые новости без вздохов и лишних эмоций.
— Я могу с ним поговорить?
— Да, да, конечно. Сейчас отнесу ему телефон.
Застучали её невысокие каблучки по коридору хосписа. Она с кем-то поздоровалась. Знакомо скрипнула дверь в палату отца. Я не только всё это услышала, но даже увидела, как папа лежит на кровати. Высокая спинка. Его любимое одеяло по грудь. Его любимые очки рядом на тумбочке. Букет пионов, что, наверно, уже пожух или облетел. Я принесла его накануне.
Как они пахли!
— Вы говорите, Ника, — подсказала сиделка, сообщив отцу, что я звоню. — А я пока подержу его за руку.
Да, да, я знала, как это важно для больных в коме — голос, интонация, телесный контакт.
— Алло, пап! — в горле встал ком, но я его проглотила. — Привет! Узнал? Ну всё, богатой не буду. Как у тебя сегодня настроение? Как всегда, на букву «ха»? Хорошо? — сквозь слёзы улыбнулась я.
За столько лет, что мы с ним прожили вдвоём, — а это почти вся жизнь, мама умерла, когда мне было три года, — он знал все мои вопросы, а я — его ответы, его поговорки, выражение лица, голос.
Два года назад у него случился первый приступ. С тех пор он похудел, даже почти высох, до неузнаваемости, но для меня всё равно оставался таким, каким я его упрямо помнила: сильным, здоровым, молодым. Хотя особо крепким он никогда и не был: сутулый, с аскетичным телосложением как у меня. И родилась я, когда ему было уже под сорок. Но я давно поняла, что лица наших близких для нас не меняются.
— А у меня что-то неважно, — призналась я. — Да, ты прав, это всё дождь. В дождь я всегда хандрю. Зато грибы растут, — улыбнулась. — Нет худа без добра. Какие там у нас первые появляются в начале июля? Сыроежки? Точно! Я помню. А к концу месяца подберёзовики, подосиновики пойдут. Они вкусные. Что-то мне есть захотелось от этих твоих разговоров. От картошки с грибами и я бы сейчас не отказалась. С лучком, ага. Большу-у-ю сковородку. Твою.
Я замолчала, слушая звуки. Его тихое дыхание.
Последний раз мы говорили по-настоящему, когда папа ещё понимал где находится, кто он, кто я. В тот день он выглядел таким бодрым, таким жизнерадостным.
Он врал, что ему нравится в хосписе. «Шумно. Люди. Ещё и бесплатно». Я кивала, упрямо умалчивая про две тысячи в день, плюс памперсы, плюс специальное питание, плюс лекарства. Но мы оба понимали, что это всё равно дешевле, чем платить приходящей сиделке. И всё равно лучше, чем в четырёх стенах дома, но в одиночестве.
Когда я его привезла, мне ещё казалось, что он поправится, хотя врачи говорили: не дотянет и до лета, мозг сильно поражён. А он ничего, дотянул. Словно не мог пока умереть. Словно его здесь что-то держало, какое-то незаконченное дело, о котором он мне пытался рассказать в тот день. Но к нему пришли друзья, бывшие коллеги, я заторопилась. И это так и повисло недосказанным — что-то произошедшее в тот день, когда у него случился первый приступ и он за рулём потерял сознание.
Теперь он то приходил в себя, то неделями пребывал в забытьи. И я не знаю какие моменты мне нравились больше: даже когда приходил в себя, меня он больше так ни разу и не вспомнил.
Что бы ты знал о чувстве вины, Алан Арье!
Узнаёт меня отец или нет, в памяти он или в беспамятстве… А две тысячи в день, плюс памперсы, плюс…
Я сцепила зубы. Выдохнула.
Но ты прав: всё это сраное дерьмо! Я жива. Я поправлюсь.
Я должна.
— Я справлюсь, пап, ты не думай. Вообще ни о чём плохом не думай. Особенно о деньгах. И не переживай из-за меня. Честное слово, я выкручусь. У меня даже есть план. Который, правда, чуть не сорвался, — горько усмехнулась я, — но ещё в силе. Ладно, пап! Не скучай! До встречи! Приеду, как смогу. Пока!
Я отключилась, попрощавшись с Ириной Палной.
И решила заодно переделать все дела сразу.
Набила сообщение и на работу, что меня пока не будет.
Просто из вежливости. Не думаю, чтобы меня там потеряли. Такие мелкие курьеры, студенты, как я, со своими машинами, работали по «живой очереди» сдельно, как в такси: кто приехал, тому и дали работу. Приехал снова — очередная заявка твоя. Не приехал — никто и не заметит, желающих всегда было полно.
Отправив сообщение, я оглянулась.
В комнате по-прежнему никого не было. Камин почти прогорел. Дождь так и поливал. Гостиная всё так же была прекрасна. Камень. Дерево. Свечи, стилизованные под настоящие. Кованный металл. Две маленьких злобных горгульи по краям каминной полки.