Я не верю. Не верю. Не верю. Не верю… Хочется кричать, требовать ответы, ненавидеть всех и каждого, но я лишь без сил смотрю сквозь папу и совершенно ничего не вижу. Вообще ничего…
— Я отвезу тебя домой, — говорит отец, и, кажется, последние годы я только этих слов и ждала. — Мне нужна твоя помощь, я один не справлюсь.
— Я тоже поеду, — уверенно заявляет Стас. — Помогу организовать.
— Нет, — даже я удивляюсь своему резкому и неожиданному голосу. — Я сама, — не смотрю на него, потому что, если встречусь с ним взглядом, точно позволю парню взять ситуацию под контроль.
— Ир…
— Нет, — убираю с лица упавшие пряди волос. — Я поеду с папой, а ты заканчивай встречу. И Дима мне не нужен, за мной присмотрят.
— Я всё же настаиваю, чтобы Дима тебя сопровождал…
— Она же сказала, Стас, — папа открывает заднюю дверь машины. — Я о ней позабочусь. Не беспокойся.
У меня нет сил что-либо говорить или прощаться со Скворецким, поэтому я поспешно забираюсь в авто — вздрагиваю, когда папа захлопывает дверь, обнимаю себя руками. Мысль о том, что бабушки больше нет, не хочет усваиваться в голове, но я продолжаю представлять всё случившееся в самых ужасных подробностях и никак не могу остановиться.
Недолго Стас разговаривает с моим отцом — я их совершенно не слышу, да и, признаться, не хочу — а потом папа садится на переднее сидение и командует водителю «трогай». И мы уезжаем. Двигаемся прямо навстречу Сатане в его жуткий испепеляющий Ад…
Ложь 49. Ира
«В мире было сказано так много лживых слов и совершено такое несметное количество неправедных поступков, что неудивительно, почему он так несовершенен». Владимир Эдуардович Казарян
Nobody Knows — Autograf feat. WYNNE
Ложь 49. Ира
Моё тело не слушается, когда я вылезаю из полицейского автомобиля, остановившегося напротив подъезда. Мышцы ватные, мысли превращаются в тягучий кисель, заполняя мозг до такой степени, что разъедающая жижа вытекает прямо из ушей.
Делаю вдох, и кислород кажется глотком яда, медленно проникающим в кровь. Печёт солнце, где-то кричат дети, шепчет зелёная листва, а я больше не ощущаю теплоты майского дня. Мне холодно — я обнимаю себя руками и судорожно выдыхаю.
Не знаю, что мне нужно делать: продолжаю стоять посреди дороги на потрёпанной временем надписи: «Ира прости», написанной когда-то давно призраком из моего прошлого.
Кажется, будто я не была здесь десятки лет и вот теперь наконец-то смогла вернуться домой. Я тону в тоске и ужасе, поднимаясь по бесконечным ступеням, и бой с ними даётся мне с трудом. Я проигрываю. Лифт сломан, каблуки сводят с ума. На полпути не выдерживаю, снимаю туфли и несу их в руках, борясь с желание выбросить дорогие лабутены в мусорку.
Внутри зарождается нечто странное и непонятное: у меня умерла бабушка, наверное, один из самых дорогих людей во всей вселенной, а я даже поплакать не могу. Не потому что не хочу, а физически не могу выдавить даже слезинку.
Отец открывает дверь квартиры, и пустота в груди увеличивается на пару сантиметров.
Здесь так тихо…
Обычно в бабушкиной комнате всегда работает телевизор, и как только заходишь в коридор, тут же раздаются крики, мол, кто это и… И про Михайловну начинает рассказывать, что та заходила недавно, а соседка померла сто лет назад…
— Похороним рядом с твоей мамой, — говорит отец, вонзая мне в спину острый клинок. — Послезавтра, получается. Нужно всё приготовить, позвать кого-нибудь на поминки…
— Кого? — злюсь, бросаю на пол туфли. — Все её друзья давно померли.
Я подхожу к комнате бабушки и замираю в дверях: телевизор выключен, кресло пустует. Полумрак настойчиво поглощает пространство, словно собираясь засосать квартиру в чёрную дыру. А я и не против…
— Некоторые соседки ещё живы. Вон, баба Варя. Бодренькая бегает туда-сюда. Я займусь этим, а на тебе еда и… даже не знаю. Карина вечером придёт, поможет тебе.
А вот это хорошая новость. Она куда больше понимает в похоронах, к тому же сможет всё организовать без моего участия.
Карина — новая жена отца. Работает в полиции судмедэкспертом, где они и познакомились почти полтора года назад. Влюбились, начали встречаться и тайком расписались. Сказали, не хотят громкую свадьбу.
Карина хорошая женина, умная. Детей нет, разведена. Да и не такая бешеная как Марина, так что выбором папы я довольна. Не скажу, что мы с ней лучшие подружки, но отношения между нами нормальные.
— Классно, — с трудом отрываю взгляд от манящего кресла бабушки и поворачиваюсь к отцу.
Не знаю, что сказать. Вот он, стоит напротив меня и смотрит так, словно я во всём виновата. Я оставила бабулю, променяв её на Стаса, и не смогла спасти. Если бы я продолжала ухаживать за ней, проводила бы больше времени рядом, присматривала… Она бы протянула подольше? Она бы…
— Я телефон забыла в ресторане, — зачем-то говорю я, хлопая себя по талии, будто надеясь отыскать там карманы, которых отродясь не было. — Пойду, переоденусь.
Папа молчит, и я принимаю это за одобрение.
Реальность подкрадывается ко мне со спины — я слышу её дыхание, ощущаю горький запах, и волосы встают дыбом от одной лишь мысли, что острое лезвие в руке маньячки вонзится в плоть по самую рукоятку. А когда за мной закрывается дверь, ощущение усиливается в разы. Я будто нахожусь в прострации, по другую сторону реальность, в каком-то ином зеркальном мире. Вроде как здесь, но в то же время и нет.
Маленькая комната совсем не изменилась: старый шкаф слева, на столе древний компьютер, узкая кровать по правую руку, и куча пыли. Отец явно редко сюда захаживает…
Первый вдох даётся с трудом — эмоции накрывают с головой подобно мощной прибрежной волне, и я захлёбываюсь собственными чувствами, задыхаюсь, забывая, как дышать.
Дальше легче. Голова перестаёт кружиться, возвращается контроль над телом. Я с трудом помню, как открываю шкаф и достаю оттуда старую футболку с джинсами, отряхиваю от пыли. Платье не хочет покидать моего тела, но выбора у него нет. Ткань сползает с плеч и подобно жидкости оказывается на полу.
Лишь закончив с переодеванием, я нахожу в себе силы, чтобы нагнуться и подобрать платье, но замираю, когда взгляд падает на коробку, припрятанную под кроватью. Забыв про всё на свете, достаю тайник и заглядываю внутрь, сглатываю образовавшийся комок горечи и беру в руки старого голубого зайчика с розовым бантиком.
Завалившись на кровать в позу эмбриона, я утыкаюсь носом в пыльную игрушку и судорожно выдыхаю. Боль скребёт обратную сторону моей души, как крыса, пытающаяся прогрызть путь на свободу. Средневековые пытки в действии: кладёшь зверя на живот, накрываешь ведром и, поджигаешь что-нибудь, а испуганное животное, пытаясь не задохнуться, начинает создавать себе путь сквозь тебя.
Не знаю, почему я об этом думаю…
Я пытаюсь поплакать, выдавить из себя хотя бы парочку слезинок, чтобы стало чуточку легче, но ничего не получается. Боль крепко держится внутри меня, вцепилась когтями в лёгкие и засела как паразит. И я ничего не могу с этим поделать…
А следующие часы превращаются в настоящий круговорот, от которого меня начинает воротить. Я ныряю в него с голой, не понимаю, что происходит: мне говорят, что нужно делать, и я это делаю. Мне командуют: сиди, и я сажусь. Помоги с этим, помоги с тем, и я помогаю.
Вместе с Кариной мы завешиваем все зеркала в квартире и подготавливаем место для гроба. Думаем, кого будем звать на поминки и на сколько человек придётся готовить. Разговариваем о чём угодно, но только не о бабушке: Карина рассказывает про своих подруг, неудачный маникюр и дикую стрижку, которую сделала в двадцать лет. Шутит, подбадривает, но ни разу не жалеет.
— Смерть — это нормально, — говорит Карина, когда видеть мою кислую рожу у неё больше нет сил. — Я постоянно с ней сталкиваюсь и, поверь, твоя бабушка умерла тихо и спокойно. Некоторые могут только мечтать о таком. Однажды мне привезли ребёнка, которого насмерть забил алкаш-папаша, вот такую смерть точно никому не пожелаешь.