Я совершенно не понимаю, зачем Карина сравнивает смерть моей бабушки с трупами, которые привозят ей на работу, поэтому продолжаю кивать и делать вид, что всё прекрасно.
Ночевать остаюсь здесь же: вечером приходит Коля, мы с ним долго обнимаемся, а потом бухаем всю ночь, вспоминая былые деньки. За три года брат почти не меняется. Заканчивает учиться в своей шараге, после неё отправляется работать в автомастерскую. Неплохо зарабатывает, кстати.
Сейчас у него своя квартира и невеста, ждущая двойню. Вот это поворот, да? Кто бы мог подумать, что Коля, мой сводный брат, толкавший краденую технику и думавший лишь о том, как бы где набедокурить, собирается остепениться. Свадьба по залёту — как по мне отстойное дело, но главное, что девчонку не бросает.
А на следующий день привозят бабушку, и я лицом к лицу сталкиваюсь с несправедливой реальностью.
— Будто спит, — говорит отец, нависая над бывшей тёщей. — Я много трупов повидал, но она как живая. Совсем не изменилась.
Удар под дых.
Я не знаю, что я чувствую, смотря на труп бабули, мирно покоящийся в лакированном гробу, и понятия не имею, что нужно делать. Поговорить с ней? Потрогать? Просто стоять и смотреть?
Это невыносимо.
В воспоминаниях просыпаются картинки прошлого: моя мама в точно таком же гробу. Парик на голове, макияж, накрашенные розовым лаком ногти. Всё бы ничего, вот только я отчётливо помнила её худое сожранное раком лицо незадолго до смерти, и никакие парики не спасали меня от этих ужасных воспоминаний.
Я весь день обхожу спальню бабушки стороной, а ночью остаюсь один на один с трупом. Мысли о том, что за стенкой лежит мёртвое тело бабули, не дают мне заснуть, и до самого утра я не смыкаю глаз, но я сама на это согласилась, так что грех жаловаться.
Вот я лежу в своей постели, ненавидя себя за то, что так и не смогла заснуть, а через мгновение мы все стоим на кладбище и наблюдаем за тем, как парочка рабочих копают могилы.
Вопреки законам всех жанров книг и фильмов на улице ясная тёплая погода, и лишь редкие облака ненадолго прячут от нас солнце. Я в чёрном платье, рядом молчаливый Стас и Дима. Здесь Коля с невестой, отец, Карина и две соседки. Все переговариваются так, словно вышли на прогулку, будто всё это лишь формальность, а я смотрю на гроб: в нём бабушка в платке и с цветами в руках, на груди у неё иконка, у ног тоже. По краям гроба наполовину сгоревшие потушенные церковные свечи.
Бабуля никогда не была религиозной, но соседки настояли на том, что всё нужно сделать по правилам, но кому вообще нужны эти правила? Мёртвым или живым?
Когда я умру, пусть меня лучше кремируют. Не хочу, чтобы со мной происходило то же самое…
— Нужно поцеловать покойницу в лоб, — кудахчет соседка. — Родственники первыми…
Меня бросает в ужас от одной только мысли, что нужно подойти ближе к гробу и коснуться бабушку губами, и я совершенно не хочу этого делать, но все смотрят на меня, потому что я здесь единственная родственница и, кажется, должна сделать это первой.
Я не хочу, но ноги сами несут меня к гробу. Я не хочу, но тело само по себе нагибается, а губы прикасаются к холодной дьявольски твёрдой бабушке. Это не она… Это какая-то кукла, пустышка, оболочка.
Я перебарщиваю с силой и случайно стукаюсь о лоб бабули зубами.
Неловко.
Выпрямившись, замечаю недалеко двоих парней с камерами: они нагло фотографирую нас, прячась за соседними надгробиями.
Подойдя к Стасу, шиплю.
— А они что тут делают?
Скворецкий смотрит в ту же сторону, что и я. Хмурится. Подзывает Диму и просит его отогнать папарацци.
А у меня уже нет сил злиться на надоедливых преследователей, я просто хочу вернуться домой, сесть за стол и запихнуть в себя парочку бутербродов, пока остальные будут судачить про бабушку.
Рабочие заколачивают гроб — я до последнего смотрю на покойницу, пока её лицо навсегда не скрывается в деревянной коробке, — и молча опускают его в яму. По очереди мы подходим к этой бездне и бросаем в неё горсть песка, а потом наблюдаем за тем, как дыру в земле закапывают. Неумело ставят крест и венки. Отец помогает им.
Вот и всё. Это странное прощание наконец-то заканчивается, вот только у меня всё равно ощущение, что мы закопали не бабушку, а кого-то чужого, постороннего. Стоит только вернуться в квартиру, а бабуля будет как обычно сидеть за телевизором и улыбаться.
Только уже на том свете.
Ложь 50. Ира
«Правда — зеркало, а истина — Творец. Правда ставит на вид, а истина меняет сознание. Критика ищет виноватых, истина мешает вернуться к старым привычкам. Критика смешит, истина обезоруживает». Евгений Витальевич Антонюк
Back to the Start — Digital Daggers
Ложь 50. Ира
— Хватит страдать, — говорит мне Стас, бросая в меня свою рубашку.
Я полулежу на диване в гостиной с ноутбуком на коленях и пытаюсь подавить пробуждающуюся в груди злость, однако слова парня и резкий запах духов, исходящий от упавшей на мою голову рубашки, действуют подобно керосину. Раздражённо сбросив с головы вещь, я смотрю испепеляющим взглядом на полуобнажённого Скворецкого, как ни в чём не бывало расхаживающего по гостиной.
— Они опять срач в комментариях развели, — сквозь зубы говорю я. — Как вообще можно быть такими бесчувственными придурками? У людей горе, а им лишь бы сплетни развести.
Я не знаю, зачем заставляю себя читать очередные комментарии под новостью о смерти моей бабушки. Это настоящая пытка: фотографии с похорон, грязные статейки о моей алчности и жажде славы.
«Простушку в Королевы»…
Такой бред про себя я ещё никогда не читала.
— Да не обращай внимания, им лишь бы кости перетереть, — отмахивается парень. — Ты бы знала, что они про меня писали, когда я стал главой компании. Скоро это всё стихнет.
Закрываю вкладку, не в силах продолжать читать комментарии. Большая часть людей выражает сочувствие, но стоит хотя бы одному хейтеру оставить негативный отзыв, как подтягиваются остальные и начинается настоящее месиво. Интернет — зло. И я зачем-то позволяю ему проникнуть в мою душу и взять под контроль все светлые частички.
— Ир, серьёзно. Возьми себя в руки, — Стас подходит ко мне и наклоняется, облокачиваясь предплечьями о спинку дивана. — Ты прогуливаешь универ, из дома не выходишь. Торчишь в интернете и читаешь всякое дерьмо.
Я смотрю на парня, дожидаясь, пока он закончит перечислять мои промахи, но Скворецкий решает сделать контрольный выстрел:
— Прошло уже больше двух недель, это твою бабушку не вернёт.
Фиаско.
Захлопнув ноутбук, резко поднимаюсь на ноги, собираясь уединиться либо в ванной, либо на кухне, как пойдёт. Лишь бы не выслушивать нравоучения от человека, от которого ожидаю получить поддержку.
— Я понимаю, что ты чувствуешь, — не сдаётся Стас. — Сам проходил. Поверь мне, самокопанием здесь не поможешь.
— А чем поможешь? — не понимаю я, оборачиваясь в дверях. — Хочешь свадьбу сыграть? Отвлечь журналистов от моей бабушки чем-то другим? Я тебе уже сто раз говорила, что хочу сначала универ закончить, а потом уже думать о свадьбе.
— Да при чём тут… — парень замолкает, делая непонятное движение рукой в стиле «ты вообще что несёшь». — Мы уже решили, что поженимся, когда ты будешь готова. Я тебя не заставляю вот прям щас расписываться.
Стас сокращает между нами расстояние, но я не понимаю, чего хочу больше: прижаться к крепкому телу парня и найти в его объятиях утешение или же сломать ему нос.
Потому что я очень сильно хочу что-нибудь разрушить, а сломанные части запихнуть себе в грудь. Мне срочно нужно чем-то заполнить жгучую пустоту внутри себя, чтобы любой вдох больше не причинял столько боли.
Я потеряна, запуталась подобно наушникам в чужом кармане, и распутаться самостоятельно не хватает сил.
— Тебе нужно развеяться, — Стас не прикасается ко мне, словно чует опасность, но это почему-то злит и разочаровывает ещё больше. — Давай, сходим куда-нибудь вечером. Напьёмся, повеселимся, — пауза. — Доверься мне.