— Валь, расскажи, пожалуйста, если тебе, конечно, не слишком тяжело вспоминать, — как ты жил, когда без них остался. Бабушка к тебе переехала? Она еще не такая старенькая и глухая была, как сейчас?
— Если бы! Она такая уже лет десять! Без нее мне квартиру бы не оставили, мне только двенадцать лет было, меня скорее всего в детдом бы наладили. А так мальчик с бабушкой, хотя на самом-то деле я, конечно, один был.
— Но как же ты выжил, школу закончил?
— Не знаю. Как автомат. Я поначалу в таком шоке был! Знаешь, с одной стороны, ты один, о тебе никто не заботится, с другой — все ждут от тебя, что ты будешь таким, как раньше, исправно будешь посещать школу, делать уроки, аккуратно одеваться и вести себя как положено. Причем они тебе вроде бы сочувствуют, ну как же, такое горе у мальчика! А стоит оступиться, как все сразу: «Ах, хулиган, как тебе не стыдно, такой был раньше приличный мальчик, да что это с тобой стряслось?» Мне иной раз казалось, они и вправду не понимают — чтО.
— Как же ты выжил? — снова повторила Марина.
— Я говорю тебе — как автомат. Это не сразу произошло, во всяком случае, не все сразу. Было время приспособиться. Сначала они просто уехали, оставили мне ЦУ: «Валя, ты большой, ты должен заботиться о бабушке, а не она о тебе! Выноси регулярно мусор, вари на ужин картошку, деньги все сразу не трать, рубашку в школу надевай всегда чистую, глаженую, стиральная машина включается вот так. Утюг на холодильнике». Я ведь всегда довольно самостоятельным был, они у меня вечно то на работе, то еще где-нибудь. Я им сам ужин обычно готовил.
Ну а потом, когда они в больнице лежали, это уже отдельная история. Бабуле на работе выдавали ихнюю зарплату, а я после школы по рынкам да магазинам мотался, витамины им добывал. Овощи, фрукты, икру красную. Соки им варил под конец, когда они ничего есть не могли. А когда они умерли, мне поначалу вроде даже легче стало. До меня дошло не сразу, что их уже нет, так я за тот год умотался. Учиться совершенно не успевал. Двоек, конечно, нахватал, страсть! Чудом на второй год не остался. По одной литературе пятерки у меня были. Ее у нас классрук вел. Во был человек! Он-то меня и спас. А то я будто тоже мертвый стал. Вроде зомби, ей-Богу! Мыслей и чувств никаких. Общаться не мог ни с кем. Мне что-нибудь говорят — я молчу. Если слишком пристанут, мог в рожу двинуть. Никак не понимал, зачем я должен с ними разговаривать?
— А как же у тебя это прошло?
— Ну, что-то прошло, что-то на всю жизнь осталось… Я только, когда в другую школу перешел, малость оттаивать начал. Там все как-то сразу иначе пошло. Ребята были совсем другие, друзья у меня появились. Мне классрук присоветовал туда перейти. «Иди, — говорит, — Валя, в ту школу, твое, — говорит, — спасение в серьезной учебе, голова у тебя хорошая, а остальное все приложится».
Я пришел на собеседование, мне говорят: «Молодой человек, расскажите нам, что вы любите читать?» — «Да вы что, — говорю, — я читать вообще не люблю, у меня на это времени нет!» Они усмехаются, думают небось: «Во дебил пришел!» — «Ну, — говорят, — ладно, оставьте документы, поглядим, как вы сочинение напишете». — Валерьян злорадно ухмыльнулся. — А после сочинения они меня сразу взяли. Такой, — говорят, — у вас слог необычный, мысли такие оригинальные, чуть ли не самое интересное на весь поток сочинение! «Конечно, вы, — говорят, — пошутили, что читать не любите? Ну откройте же нам секрет, кто ваш любимый автор?» — «Пушкин», — говорю. «Ах, говорят, какой интересный юноша! Это надо же, Пушкин!» — Валерьян захохотал, потом слегка озадаченно посмотрел на Марину. Она не смеялась. — Ты все поняла? Я просто так сказал — Пушкин. Ляпнул, чтобы отвязались, а они подумали — вправду.
— Валерьян, — медленно, задумчиво проговорила Марина, — а ты на самом деле любишь Пушкина?
— Не знаю. — Валерьян задумался. — Как сказать… Люблю, наверное… «Медный всадник», например. Очень здорово. А ты, Марина? Ты любишь Пушкина?
— Да. Мне его мама в детстве много читала, потом я сама. Я в школе за него частенько двойки получала, никак не могла писать про него то, что задано.
— Со школой мне в этом смысле повезло. Учителя у нас оригинальное мышление приветствовали. Зато сейчас, в универе… О, черт! — Валерьян споткнулся и чуть не упал. Лицо его болезненно искривилось. — Тьфу ты, еще и на больную ногу!
— А что у тебя с ногой? — рискнула спросить Марина.
— Да с лошади упал неудачно.
— С лошади… — протянула она с уважением.
Они шли по Чистопрудному бульвару, скользя глазами по зеркальной поверхности пруда, в которой отражались старинные дома, стоящие на противоположной стороне улицы. Но пруд кончился, и взгляд их точно натолкнулся на невидимую преграду. Впереди была какая-то неправильность, незавершенность.
— Марина! — догадался наконец Валерьян. — А куда же «Джанг» делся? Еще с неделю назад я тут проходил — он стоял.
— Снесли! — ахнула Марина.
— Господи, полжизни у меня там прошло! Чуть ли не каждый день после школы забегали. Какие люди в нем тусовались!
Марина молчала: у нее с рестораном «Джалтаранг» ничего интересного связано не было. Просто стоял дом, всю жизнь стоял, а теперь нету.
8
— Тебе письмо от Ани, — сказала мама, когда Марина вернулась домой. Валька в тот вечер куда-то уезжал, и потому они не поехали к нему ночевать, и Марина вернулась домой, и довольно рано, часов в одиннадцать.
Несмотря на происшедшее с ней, Марина нетерпеливо схватила письмо, тут же распечатала и почувствовала глубокое разочарование. Аня писала, что Америка — как Америка: статуя Свободы на месте, в школе проходят здесь то, что в Москве они давным-давно прошли, что с языком, как и предполагалось, никаких у нее проблем нет и что время они проводят довольно весело, хотя на первый взгляд и диковато. Вчера, например, было party, половина народу по такому случаю выкрасила себе волосы в зеленый цвет, а другая половина — в фиолетовый, а потом один парень на спор пять золотых рыбок из аквариума живьем заглотнул и ко всем приставал с рассказами, что он, мол, слышит, как они плещутся у него в желудке. Письмо пестрело незнакомыми Марине, но в принципе вполне понятными английскими оборотами и в целом выглядело как-то скучно и ненатурально. Совсем не в обычном Анином стиле. Похоже, Аня чего-то недоговаривает, скрывает что-то очень важное для нее, потому она и пишет, чтобы случайно не проговориться, про всякую ерунду.
Марина отложила письмо в сторону, зевнула и принялась за уроки. Предстояло еще переворошить гору книг. Фунтик устроился у нее на ноге, и она легонько поглаживала его по голове большим пальцем.
9
Неожиданно наступила зима — злая, холодная и абсолютно бесснежная. Марина прятала руки глубоко в рукава — перчатки у нее почему-то все время терялись, — ежилась и горбилась, а передвигалась перебежками, то короткими, то длинными, в зависимости от количества набранного в легкие воздуха. И все-таки она ужасно мерзла. Марине было холодно, холодно и еще раз холодно. К тому же и Валерьян в последнее время почти перестал звонить. Марине его так не хватало! Она пробовала звонить сама, но никто не подходил. Наверное, Валерьян куда-то уехал, а бабушка не слышала звонка.
По утрам Марина уходила в школу, днем возвращалась, учила уроки, уроков бывало много, и ей еще приходилось зубрить билеты к экзаменам. Принялась помогать маме по дому, мыла полы, со сдержанной яростью колотя по ним шваброй, вытирала пыль, нещадно роняя безделушки, которые не всегда разбивались. Впрочем, что ж тут странного? На полу у них лежал толстый ковер.
А в свободные часы Марина бесцельно бродила по дому, выискивала пятый угол и без конца спрашивала себя, что, собственно, такого произошло. Ведь, став женщиной, Марина ни в чем особенно не переменилась, ни внутренне, ни тем более внешне. Изменился разве что размер лифчика, да и то это произошло совсем недавно, недели полторы-две назад.
И примерно тогда же ее любимые узкие джинсы неожиданно оказались ей узки. «Толстею что-то», — подумала Марина, мысленно поперебирала диеты, ни на одной не остановилась и махнула рукой.