Увидев их, Елена Георгиевна подумала: «Надписи на стенах – глупый и грубый способ заявить о себе всему городу. Но с появлением граффити исчезли на заборах и стенах матерные слова. Почему? С модернизацией экономики – она меняет всю систему взаимоотношений в обществе – повысился уровень культуры? Какая же это культура – писать на стенах? Возможно, некоторая раскованность и свобода выбора повернула ребятишек в сторону настенного «искусства». Ума, опыта, знаний и воспитания не хватает, а выразить себя хочется, вот и оставляют они всюду свои автографы-каракули. Ах нет, совсем выпало из памяти – мат перебрался в Интернет! Заполонили его грубости и глупости. Много потворствуем детям, а надо бы подправлять, направлять, поддерживать в них хорошие наклонности, чтобы со временем они могли вылепить новую Россию... В педагогику полезла. Что-то меня сегодня с утра пораньше переклинивает».
Вот и залатанная в нескольких местах обрезками ржавого железа входная дверь. Справа от нее красуется пестрый пивной ларек, вокруг которого вьются подозрительные личности, готовые и «на подвиг», и на подлость, в зависимости от того, на что сподвигнет их содержимое бутылок; слева – кирпичный закуток для мусорных баков, загаженный гниющими отходами. Оттуда, несмотря на зиму, тянуло одуряюще тошнотворным запахом. Елена Георгиевна невольно отшатнулась и, зажав нос платочком, проскочила мимо смрадного места.
С балкона третьего этажа свесилась бритая голова, и вниз полетел полиэтиленовый мешок. Грязные бумажки и объедки рассыпались,
и их подхватил пронзительный ветер-дворник, блуждающий между домами. С какой-то поразительно бесшабашной неторопливостью принялись за объедки вороны, привычно засуетились воробьи. Невозмутимое лицо с безразличными глазами не отказало себе в удовольствии взглянуть на результат своего действа. Похоже, он его не устроил, потому что любитель сомнительных экспериментов разразился со страшной бессмысленной силой высококвалифицированным многоэтажным матом.
Вдруг на тот же самый балкон в одной короткой запятнанной рубашонке выскочил малыш лет четырех и энергично замахал ручонкой, просунутой сквозь прутья решетки. Елена Георгиевна оглянулась. Двор был пуст. Значит, ей! Она ответно поприветствовала мальчонку и закричала: «Беги скорей домой, застудишься!» А он не уходил. Бритоголовый продолжал «искренне изъясняться» в пустоту, не обращая внимания на ребенка. Елена Георгиевна мгновенно представила, как живет этот маленький человечек, если для того, чтобы получить внимание чужой тети, он готов до посинения стоять на промозглом ветру, босыми ножками утопая в снегу. Она торопливо вскочила в полутемный подъезд, надеясь таким образом «отпустить» малыша.
После достаточно яркого наружного света она ничего не видела
и наткнулась ладонью на что-то мокрое и склизлое. Вздрогнула, отдернула руку. Всмотрелась: кусок водопроводной трубы. Это все, что осталось от стоявшей здесь когда-то батареи отопления – приюта бедных влюбленных в холодное время года. Света от висящей под потолком на тонком витом проводе маломощной лампочки было мало. К тому же от порыва ветра, влетевшего в открывшуюся на миг дверь, она закачалась. Из стороны в сторону по стенам испуганно заметались блеклые тени. От них рябило в глазах.
Елена Георгиевна огляделась. Обыкновенный облезлый подъезд с развороченными почтовыми ящиками, с облупленной местами до кирпичей штукатуркой в разноцветных пятнах многослойной краски. По ней, как по кольцам дерева, можно сосчитать число ремонтов. И с потолка выкрошившиеся из трещин куски вот-вот готовы свалиться на голову. Наверное, лет пятнадцать не касались этого дома руки маляров.
Страшно притрагиваться к искореженным, шатким чугунным перилам с остатками завитушек некогда красивого ажурного орнамента. О существовании деревянных перил, прежде обрамлявших металл, можно было догадаться по отверстиям и кривым шурупам, еще болтающимся кое-где на их остове. Ступеньки с сильно сглаженными выбоинами и трещинами всем своим видом требовали перемещаться по ним осторожно. Елена Георгиевна благополучно преодолела несколько пролетов лестницы. Прошла мимо замызганной двери без опознавательных знаков, мимо трех кованых дверей-монстров и оказалась у чистенькой, светлой, беззащитной, деревянной, не гармонирующей с когда-то ядовито-зеленым, а теперь потемневшим фоном стен коридора, «украшенных» трещинами и скрученными рулончиками осыпающейся краски.