– Джексон?
Блондинка исчезла, образ развеялся словно туман, и вновь появилась брюнетка. Она его жена. Он знал это. Также знал, что женщина его обожала.
Понимание этого вспыхнуло в его разуме и, казалось, укоренилось там, стирая все остальные мысли. Однако, что заинтриговало его больше всего это внезапно появившееся знание, что она любила делать ему минет.
Джексон понял, что улыбается от этой мысли. "Я – счастливчик".
Он вытянул руки над головой, перестав улыбаться, когда мышцы закричали в знак протеста.
– Что со мной произошло?
Джексон распахнул веки. Из окон лился яркий свет, от которого он вздрогнул, и глаза начали слезиться.
– Ты не помнишь? – обеспокоено спросила его жена.
Табита. Ее зовут Табита. Как он мог забыть ее имя, даже на секунду? Он жил и дышал ради нее, пропал бы без нее.
– Нет, – ответил Джексон. – Не помню.
Он поворачивал голову пока не увидел мутный силуэт. Затем моргнул один раз, два, постепенно зрение прояснилось. Темные волосы, милое лицо. Веснушки. Одна, две, три... девять веснушек на ее носу. Его грудь напряглась от переполняющих эмоций. Она моя. Моя женщина.
Она вдохнула.
– Твои глаза. Они... милые. – Судя по голосу, Табита удивилась, и через мгновение ее слова встали между ними. – Я просто имела ввиду, – добавила она после нервного смешка, – что никогда не уверена, будут они серебристыми или голубыми. Цвет меняется в зависимости от настроения. Сегодня они серебристые, мои любимые.
Тогда должен быть способ оставить их серебристыми. Что угодно ради Табби.
Джексон изучал ее, женщину, которая пленила его сердце. Ее голова опиралась на руку по локоть в перчатке... перчатка, как из ведения с другой женщиной, блондинкой... и она смотрела на него. Беспокойство читалось на ее лице, окрашивая щеки в красивейший оттенок розового.
Его воспоминания были бледным подобием по сравнению с реальностью.
Сладкая, сладкая Табита. Длинные темные-как-ночь волосы каскадом падали на ее плечи и касались его груди. Ее кожа так блестела, что практически светилась.
Ее глаза были голубыми, с лавандовыми вкраплениями, обрамленные пушистыми черными ресницами. Хотя эти глаза не лучились теплом и уютом.
Они были немного холодными, слегка решительными и абсолютно не соответствовали заботе, которую она излучала.
Это казалось важным, но он не мог понять почему.
– Почему ты носишь перчатку? – спросил Джексон хрипло.
– Мой бедный малыш, – проворковала она. – Эта трещина в черепе нанесла больший вред, чем мы думали.
Девушка погладила его подбородок легким, успокаивающим движением.
От нее исходил аромат жасмина и пряный женский, который должен был действовать как афродизиак. Он возбуждал и в тоже время пробирал до костей. Почему?
– Я так рада, что ты жив.
Джексон понял, что она не ответила на вопрос, но не стал давить на нее. В глубине сознания что-то продолжало раздражать его, что-то ужасно неправильное в этой ситуации.
Однако, на данный момент ничто не казалось более важным, чем просто наслаждаться Табитой.
Его взгляд скользнул по жене, по ее шее, где дико бился пульс. Она взволнована? Возбуждена? На ней надета белая ночная рубашка с кружевами на тонких бретельках, которая обнажала кремовые плечи.
По какой-то причине он не мог вспомнить как выглядела ее грудь.
Была ли она больше его ладоней или идеально подходила. Были ли ее соски маленькими розовыми ягодами или темными бутонами роз.
Живот плоский или изогнутый? Ноги худощавые или стройные?
Он должен знать тело собственной жены.
На ближайшую к ней руку наложили гипс, так что Джексон протянул другую, вздрагивая от боли, и попытался убрать ее волосы в сторону. Еще до прикосновения, она отодвинулась.
Он нахмурился.
– Что случилось?
– Ничего. Ты напугал меня, вот и все.
Женщина медленно склонилась к нему.
Прикосновение. Удовлетворенно вздохнув он пропустил несколько темных прядей сквозь пальцы. Шелковистые. Как и в его памяти. Но ее ухо лишено украшений, и вновь Джексон нахмурился. Понял, что ждал сережки. Много, серебренных и круглых.
– О чем думаешь?
Ее теплое дыхание коснулось его лица, свежее и слегка опьяняющее. Что тоже казалось знакомым.
Его рука упала около бока, мышцы расслабились.
– Ты. Я думаю о тебе.
Медленно уголки ее губ приподняли в улыбке.
– Я рада.
Он понял, что Табита только хотела сделать его счастливым. Она беспокоилась о нем, готова умереть за него. Даже помогла собрать осколки разбитой жизни, когда Кэти бросила его.
Разбитая жизнь? Джексон нахмурился в замешательстве. Что за черт? Это не так. Кэти ушла от него, а он только обрадовался этому.
Кэти требовала слишком много внимания. "О чем ты думаешь? – спрашивала она в тысячный раз на дню. – Почему ты не ответил на мой звонок? Я хотела не синтетическую курицу, а синтетический фрукт!"
"Боже, я был идиотом, раз встречался с ней так долго". Ему нравилось убеждать себя, что он остался с ней, чтобы возвести и укрепить... а затем еще раз укрепить... свою внутреннюю устойчивость. Что не может убить человека, только делает его сильнее и все такое. Но Джексон знал правду. Или по крайней мере, думал, что знал.
Кэти не добилась от него большего, чем он хотел ей дать, ее не волновала его аморальная работа или эмоциональная дистанция, на которой они оставались. И честно говоря, была лишь податливым телом, в котором нуждался мужчина. Поэтому терпел ее приступы одержимости, пока она его не бросила.
После этого, по ночам его уже не грело податливое тело, но ему было все равно. Единственную радость, которую он испытывал, от его собственных рук, но его и это не заботило. Он был счастлив, а не разбит.
– Ты преследовал группу чужих, – продолжила Табита, поглаживая его грудь и вытесняя Кэти из головы, – а они устроили засаду. Сильно избили тебя.
Ага, он помнил, как его дубасили кулаками и пинали ногами в сапогах. Помнил смех и подколки, кровь и боль. И изнасилование? Джексон содрогнулся, даже не желая копаться в глубинах разума. На всякий случай. Некоторые вещи лучше забыть.
– Повреждения?
– Много. Сломанные рука, ребра, нога. Сотрясение.
– Как долго я валялся в отключке?
– Ты провел несколько недель в больнице. Когда тебя выписали, Даллас и Миа помогли перевезти тебя сюда. Кстати, ты дома. Лежишь всего несколько дней, но выглядишь уже лучше. – Она поежилась. От беспокойства? – Я думала, что потеряю тебя. Не знаю, чтобы делала, если такое случилось.
– Я здесь. Все хорошо.
Он вновь протянул руку и погладил ее щеку. На секунду, всего на секунду, паника появилась в ее глазах, и Табита вздрогнула. Затем черты ее лица разгладились, и она опять смотрит на него, невинно, с облегчением.
Черт побери, что-то не так в его жизни, хотя он все еще не мог понять что. Возможно, потому что все казалось неправильным, неуместным. Этот запах, эта перчатка. Почему это его беспокоило?
– Во сне, ты бормотал что-то о вирусе, – сказала Табита.
Дерьмо. Дерьмо!
– Наверное боялся, что заболею от холода. Ты же знаешь, мужчины, когда болеют, становятся великовозрастными детьми.
Ее пухлые, красные губы недоуменно сжались. Он понял, что хмуриться, хотя этого нет в его воспоминаниях.
– Нет. Ты также шептал что-то о... Шонах. Да, именно так. Шоны. Кто или что они такое, и чего хотят от нас?
Джексон никогда, как бы не был болен, как бы не был одурманен, не упоминал бы о деле так открыто. Его учили молчать даже при катастрофичных обстоятельствах.
На самом деле, прежде чем взять его агентом, в А.У.Ч. проверили его способность не разглашать тайны. Ему дали папку и приказали прочитать материал в ней, что он и сделал.
Затем его допрашивали несколько часов. Джексон молчал, и его избили. И до сих пор не раскрыл ничего, о чем прочитал. Его накачивали наркотиками... он молчал. Запирали... он молчал.
Почему его жена лжет? Как она узнала эти подробности?