— Покорнейше благодарю, аз есмь змей, упырь, сами себя сосем по капельке. — Аристов безнадежно покачал головой: — Душу, Воля, пропить нельзя, но залить можно, да-с!
Потной ладонью провел Чигринцева по лицу, но не добродушно, скорей зло, чуть толкнул подбородок, вышел за дверь и шагнул в подошедший лифт:
— Барышне скажи — велели кланяться.
Двери щелкнули. Он уехал.
— Дал? — Татьяна стояла у порога, вся дрожа от гнева.
— Куда ж я денусь, дал.
— А что он сдохнет — подумал?
— Он сейчас без опохмелки сдохнет, тебе не понять.
— Я все, Воля, понимаю. Мне одно не ясно: почему, когда плохо, когда горе, заявится такой вот Аристов, и его еще пожалей. Почему всегда на Руси надо кого-то жалеть?
— Не знаю, — честно признался Чигринцев.
— А я знаю, — Татьяна даже топнула ногой, — потому что в этой стране жалость все заменяет. Все через жалость, и в этом болоте я больше не могу жить. Как только с отцом решится, уеду — к Ольге, куда угодно.
— Тут тебе Аристов — пара, он того же мнения, — не выдержав, пошутил Чигринцев.
Татьяна хмыкнула, обиделась и всю дорогу до дома молчала. И по пути в аэропорт разговаривала только с Ольгой. Зная наверняка, что она остынет, Воля посадил на переднее сиденье Ларри. С ним всегда было легко и просто.
Лариоша, как часто звали его свои в России, был, несмотря на стопроцентное русачество, истинный американец. Здоровый, большой, пунцовощекий, неунывающий на людях и до смешного часто жалующийся на депрессию в интимном семейном кругу. Американская депрессия — вид особой грусти, усталости, минутного разочарования — не имеет никакого отношения к клиническому российскому заболеванию и водкой не лечится; воспитанная в протестантском изоляционизме душа сама находит выход из тупика одиночества.
Вот и сейчас, покидая Россию, Ларри был сдержан и угрюмо хмурил чело. Поначалу говорили мало. Татьяна с Ольгой сидели обнявшись на заднем сиденье, щека к щеке. Воля не стерпел, первым нарушил гробовую тишину:
— Что, Лариоша, невесел? Радоваться, конечно, нечему, но переборем, так?
— Да, Воля, всем теперь будет тяжело, пойми, нам надо ехать — студенты ждать не станут.
— О чем ты? Я все понимаю.
— Не в одной Татьяне дело. Каждый раз, когда я уезжаю отсюда, грустно. — Ларри так беззащитно и искренне взглянул, что ясно было по лицу, как ему плохо. Откровенность только усугубляла задушевное признание.
— Приедете, в первые же каникулы прискачете назад, я вас знаю.
— Знаешь, знаешь, — Ларри мягко улыбнулся, — но здесь, в России, я ощущаю непередаваемую радость и непередаваемую жалость. Ко всем вам, к стране, мне тут хорошо. Два года стажировки — я никогда их не забуду — мне многое объяснили.
— Таинственная русская душа? — Воля попытался перевести на шутку его патетику.
— Зря шутишь. Я много поездил по свету, есть страны погибшие, там ничего не изменишь — нищета на веки веков, например Египет, но Россия — почему, за что, какой рок вас преследует?
— Ларри, тема-то истрепанная, если б я выпил, может, и поддержал бы разговор, но по трезвянке — все это пустое.
— Россия не конченая страна, — упрямо повторил Ларри.
— Стоп. Россия — Америка, мы одинаково горды, одинаково лишены статистики, и всегда с налету, на одном чувстве норовим решить неразрешимое. Скажи еще, что нам необходима демократия.
— Конечно, иного пути нет.
— Ларри, а ты кто — русский, американец или русский-американец?
— Наверное, американец, хотя в России я становлюсь больше русским, как мне кажется.
— Тебе так только кажется, а в Европе ты кто?
— Россия тоже Европа, вы почему-то всегда это забываете.
— Расскажи мне еще о комплексе, который испытывает каждый образованный американец, находясь в Европе.
— Конечно. У вас такая долгая история.
— Вот именно, но что в результате побеждает — деньги или история?
— К сожалению, деньги.
— Нет, Ларри, побеждает человек, побеждает сам себя. То, что ему нужно, то хорошо, если это хорошо; если плохо, начинаются проблемы с совестью, и это — другая история.
— Не знаю, я честно не знаю. — Ларри грустнел на глазах.
— От истории никуда не денешься: прошлое всех породило, и Америку — большой остров диссидентов — тоже. Потому-то на него и рвутся отовсюду, инстинктивно стремясь сбежать от прошлого.
— Что меня всегда поражает, русские такие рисковые. Все бросив, едут в неизвестность, а сейчас не прошлые годы, есть возможность: купи билет, слетай, посмотри, прикинь, нет, как в омут головой.