увидеть можно больше.Не в такие я смотрел глаза.Знамен плывущих склоняется шелкпоследней почестью отданной:«Прощай же, товарищ, ты честно прошелсвой доблестный путь, благородный».Страх. Закрой глаза и не гляди —как будто идешь по проволоке провода.Как будто минуту один-на-одиностался с огромной единственной правдой.Я счастлив. Звенящего марша водаотносит тело мое невесомое.Я знаю — отныне и навсегдаво мне минута эта вот самая.Я счастлив, что я этой силы частица,что общие даже слезы из глаз.Сильнее и чище нельзя причаститьсявеликому чувству по имени — класс!Знаменные снова склоняются крылья,чтоб завтра опять подняться в бои:«Мы сами, родимый, закрылиорлиные очи твои».Только б не упасть, к плечу плечо,флаги вычернив и ве́ками алея,на последнее прощанье с Ильичемшли и медлили у мавзолея.Выполняют церемониал.Говорили речи. Говорят — и ладно.Горе вот, что срок минуты мал —разве весь охватишь ненаглядный!Пройдут и на́верх смотрят с опаской,на черный, посыпанный снегом кружок.Как бешено скачут стрелки на Спасской.В минуту — к последней четверке прыжок.Замрите минуту от этой вести!Остановись, движенье и жизнь!Поднявшие молот, стыньте на месте.Земля, замри, ложись и лежи!Безмолвие. Путь величайший окончен.Стреляли из пушки, а может, из тысячи.И эта пальба казалась не громче,чем мелочь, в кармане бренчащая в нищем.До боли раскрыв убогое зрение,почти заморожен, стою не дыша.Встает предо мной у знамен в озарениитемный земной неподвижный шар.Над миром гроб неподвижен и нем.У гроба — мы, людей представители,чтоб бурей восстаний, дел и поэмразмножить то, что сегодня видели.Но вот издалёка, оттуда, из алого,в мороз, в караул умолкнувший наш,чей-то голос: — Шагом марш! —