– А какую вещь ты хочешь у меня дописать?
– Начну рассказывать – до Тель-Авива не доеду. В двух словах: это советская история, разыгранная как древнегреческая трагедия. Агамемнон. Печальная судьба и роковой конец.
– А кто у тебя Агамемнон?
– Ленка, не искушай, мне надо закругляться, лови такси.
Мы не успели попрощаться. Машина тотчас прибыла и увезла Володю. И правда, времени здесь не хватает жутко.
«РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ. ГОРИТ БУМАГА. А БУКВЫ УЛЕТАЮТ ОБРАТНО К БОГУ»
Наталья Громова
Эти слова сказал еще незнакомый Володя Шаров на презентации моей книги «Ключ. Последняя Москва» на книжной ярмарке Non/fiction. Говорил он о сгинувших дневниках, письмах, о рукописях книг и стихов. По следам всего, что я написала в той книге. В ней я рассказывала, как нашла дневники двух женщин, которые сумели не только описать самые драматические события двадцатого века, но и чудом сохранить тетради, наполненные именами сосланных, расстрелянных и исчезнувших из мира современников. Для Володи – я потом узнала в подробностях – это была одна из ведущих тем жизни.
Но все началось на несколько дней раньше. На ярмарке обсуждали 11‐й номер «Знамени», посвященный советскому опыту и советским травмам. Ярко выступал ушедший из жизни еще раньше Володи – Борис Дубин. Он сказал (тогда, в 2013 году, это было очень важно), что советское – это не то, что осталось позади, о чем мы можем ностальгически вспоминать и писать мемуарную прозу, советское – осталось в глубине нас самих, оно продолжает жить и мучить нас, хотя в этом ужасно тяжело признаваться. Я тоже говорила об этом. И Володя, который вдруг вышел, стал скорее думать вслух, обращаясь куда-то к себе внутреннему, рассуждал об уничтоженном прошлом, о вечной советской матрице в нас самих…
Он был удивительно светел, осененный чистой, детской улыбкой на прекрасном лице. Я тогда не читала его книг. И, как выяснилось позже, его это абсолютно не волновало. Правда, после памятной презентации он попросил, чтобы я почитала его «Старую девочку». Про то, как история временнóй гусеницей через дневники главной героини Веры начинает идти назад по мере их прочтения. Тогда мне показалось это скорее фантазией, безумной выдумкой писателя. Я слишком была погружена в архивные документы, и для меня все блекло перед подлинной реальностью.
Он же шел мне навстречу, услышав именно то, на что был настроен, – говорил со мной так, как будто мы прервали свой разговор где-то на середине. То есть факт знакомства-незнакомства его не волновал. Мне показалось, что он словно был в диалоге с невидимыми призраками из прошлого, а я принесла ему еще одно послание оттуда.
Оказалось, что это время – конец 2013 года – стало переживанием настоящего, в котором вдруг зашевелились все мифы прошлой советской империи, как в теле уснувшего дракона. Тогда было очень важно окликнуть, узнать, что думает тот или иной близкий тебе человек.
В начале июня 2014 года, когда вовсю разворачивались события на Украине, мы случайно встретились в аэропорту Шереметьево. Володя был с женой Олей, они летели в Румынию в замечательный писательский дом творчества на Дунае (я ненадолго в 2010 году приезжала туда же на конференцию). А мы с мужем – Борисом Белкиным – летели в Венецию. Володя радостно бросился к нам. Это неожиданное пересечение дало начало многим другим случайным и неслучайным встречам с Володей.
В августе умер Борис Дубин. И мы все прекрасно понимали, что его смерть связана с событиями на Украине. Накануне он проводил в «Мемориале» круглый стол на тему «крымнашизма» и очень горячо говорил, насколько опасно все, что теперь происходит в обществе. Он был потрясен полной солидарностью людей с последними действиями российских властей. Его, как и всех нас, поражала внезапно вспыхнувшая ненависть огромного количества людей к самому близкому народу – украинцам.
Я ехала в «Мемориал» на день памяти Дубина, и навстречу мне в переходе станции «Театральная» шел Володя. Когда он узнал, что мог случайно пропустить этот вечер, то схватился за голову и сказал, что обязательно приедет. Так и случилось. Он появился полчаса спустя. Все эти точки сопряжения – ощущение общего понимания – были очень важны для нас.
В сентябре 2014 года я работала в музее Пастернака в Переделкино, пришел Володя с товарищем, я о чем-то рассказывала на террасе музея. Было завершение вечера, Володя извинялся, говоря, что был у отца на кладбище и не рассчитал время. Он довольно часто ездил туда. Потом мы отправились гулять по переделкинским улицам и холмикам и все время говорили о возможном будущем страны. Мне почему-то тогда казалось, что скоро все изменится, что вся эта ситуация сдетонирует и будет взрыв, и тогда, возможно, настанет обновление. Володя, смиренно улыбаясь, отвечал, что его сын говорит ему то же самое и что он ужасно хотел бы верить именно таким перспективам, но ему кажется, что логика событий иная – и все будет как при Александре III: будет попытка построить новую-старую недоимперию как повторение всего дурного, что уже было в России. Когда я говорила о скорых изменениях, он повторял: я хотел бы верить вам и не верить себе.