Мы договорились встретиться в ноябре. В тот день я в последний раз была у Елены Цезаревны Чуковской. Она спрашивала о моих близких в Киеве, а потом сказала, что уже, наверное, не узнает, как все сложится, потому что совсем скоро уйдет. Это было очень грустное расставание. Она была печальна, а я, попрощавшись с ней, в Камергерском переулке встретила Володю, и мы долго шли по московским улицам и бульварам.
Он говорил, что только когда пишет – тогда и живет. Что когда кончается время романа, он начинает буквально погибать, расплываться и задыхаться. Рассказывал про то, как один из первых его романов, «Репетиции», хотели экранизировать, сколько было желающих сделать постановку в театре – наверное, он говорил это, оглядываясь на МХТ. Потом появились кинорежиссеры, искали деньги, и тут в дело включились чеченцы, становилось все опаснее, и он решил, что нет необходимости рисковать и отказался от экранизации.
Мы шли пешком до «Смоленской», потом до «Парка культуры» и говорили не переставая. Я рассказывала ему все свои архивные приключения, которыми была переполнена. Мы говорили об огромных дырах в прошлом, которые никакими нитками не зашить, а можно только укладывать туда свитки памяти, потому что из тех зияющих щелей идет мертвенный холод полного забвения.
Он удивительно умел слушать – радостно и сочувственно. Именно тогда я узнала его историю работы в Народном архиве, с которой началась книга «Возвращение в Египет».
Наше следующее пересечение было на «Русском Букере», и оно носило комический характер. Володя был номинирован на «Букера», и я, к большому удивлению, тоже. Он получил главную премию, а я – грант на перевод. Но в процессе награждения было все перепутано, и сначала этот самый грант на перевод вручили ему. Оказалось, что ошибка. Меня вызвали на сцену и попросили Володю мне его отдать. Это было одно из самых нелепых мгновений; ни он, ни я не знали, что он получит главную премию «Букера».
Володя стал отдавать мне приз со словами, что, конечно же, все правильно, именно я его и заслужила. Я же, чувствуя себя нелепо, пыталась вернуть его обратно Володе. Так мы стояли на сцене как два литературных персонажа, извиняясь друг перед другом. Но, к всеобщей радости, все кончилось хорошо. И Володю, всего в цветах и наградах, отправили на телевидение. Всего через два дня мы ехали на «Сапсане» в Питер на какой-то культурный форум. Я редко видела человека, которому так шла слава. Ему непрерывно звонили, поздравляли, и он говорил всем, что ему очень приятно быть лауреатом. Что он абсолютно счастлив. Призам, премиям Володя радовался, как ребенок, который первым добежал до финиша. При этом в нем не было ни гордыни, ни ощущения какой-то особой значительности.
Он много рассказывал о своей юности. Как он не мог найти себя, пил. Как он чуть не погиб и год лежал со сломанным позвоночником – ему было всего 19 лет, и будущее представлялось ему ужасным. Как не мог учиться, начинал и снова бросал. И только когда начал писать – возникла внутренняя форма. Ощущение подлинной жизни. Он рассказывал о разных чудесах и совпадениях, которые происходили с каждой из его книг. И снова про то, что надо восстанавливать ткань прошлого, ткань жизни, которая утрачена.
С этой общей темой мы потом – в 2015 году – выступали в Твери на книжной ярмарке.
Он опять говорил о теме памяти. Память очень эшелонирована, говорил он, поэтому вернуть ее, скорее всего, не удастся. Когда выяснилось, что начинаются аресты бывших купцов, дворян и прочих, родители стали рассказывать детям абсолютно выдуманные истории из своего прошлого. И оказалось, что мы столкнулись с выдуманной памятью, то есть с тем, что никогда не существовало. Это привело к огромным потерям. Живая память длится в семье полтора века. Бабушки-дедушки рассказывают, что слышали от своих же бабушек и дедушек, и передают это внукам. Из этих рассказов ткалось цельное полотно памяти и культуры. А тут все оказалось разорвано, и разорвано абсолютно механически.