— Да… — кивнул Директор.
Он очень не хотел работать здесь, среди безликих людей…
«Это сон?» — спросил он себя. — «Какой-то кошмар? Я сплю?»
Незаметно ущипнув себя за правое бедро, он почувствовал боль. Это точно не сон.
«Тогда всё хуже — я сошёл с ума», — обречённо подумал Директор. — «Это был инсульт — я умирал…»
— Вот и разобрались, — довольным тоном сказал Главный. — Заявление ожидаю в течение часа.
— Разрешите, пожалуйста, в уборную? — попросил Директор. — Я плохо себя чувствую…
— Идите, — уже не очень довольным тоном разрешил ему Главный.
Директор дёргано кивнул, развернулся и пошёл к двери.
Выйдя в коридор, освещённый очень слабо, он часто задышал — слишком сильный стресс. Всё, что он видел и слышал, напугало его, он ещё никогда не ощущал себя в такой опасности.
Непонятное место, слишком старинное, чтобы быть реальным, какие-то безликие люди, сертификаты Внешпосылторга, ОБХСС, КГБ, заявление по собственному…
«Что за ужас тут творится?» — спросил себя Директор. — «Где я? Я умер?»
Липкий страх охватил его. Он никогда не был верующим, потому что бог не помогал ему в годы острой нужды, а это значит, что его либо нет, либо ему плевать на Анатолия Павловича Орехова. Если верно второе утверждение, то и Анатолию Павловичу такой бог не нужен и верить в него нет никакого смысла.
Но сейчас, испытывая первобытный страх, заставляющий его сердце колотиться со страшной силой, будто он бежит от волков…
— Нет, — твёрдо заявил Директор, испытав недоумение от звука собственного голоса. — Надо прийти в себя. Туалет.
Пройдя несколько метров, он обнаружил дверь с буквой «М» и вошёл. Его взгляд сфокусировался на рукомойнике, точнее, на литом латунном кране, некогда покрытом хромоникелевой эмалью, ныне стёртой интенсивной чисткой и проявляющейся только островками посреди матовой латуни.
Крутанув архаичный маховик-барашек, склонившийся над раковиной Директор несколько раз ополоснул лицо холодной водой, а затем разогнулся, посмотрел в зеркало и обомлел.
— Ты кто такой, придурок?! — с озлобленным выражением лица спросил его молодой Владимир Вольфович Жириновский.
Сознание размылось, зрение резко утратило чёткость и Директор испытал ощущение свободного падения.
Глава вторая. Эффект Трокслера
*СССР, Московская область, г. Москва, НИИ скорой помощи им. Склифосовского, 17 апреля 1983 года*
Директор открыл глаза и увидел белый потолок.
«Это был сон…» — подумалось ему.
Но затем он сместил взгляд чуть левее, к стене, и увидел лампу-таблетку. Таких давно уже нет, точно не в 2025 году.
А ещё перед его глазами нет ЖК-телевизора, зато есть металлическая дужка изножья кровати, а также две панцирные у противоположной стены.
Он начал вспоминать — смутные образы людей в белых халатах, которые погрузили его в машину скорой помощи, мигающую синим проблесковым маяком, коридоры больницы, матово-серая масляная краска на стенах, запах из смеси карболки с хлоркой, палата, скрип панцирной кровати, а затем другие люди в белых халатах, производящие какие-то процедуры и задающие какие-то вопросы.
Запах карболовой кислоты,[3] к слову, по-прежнему здесь — видимо, в коридоре недавно помыли полы.
«Это не сон», — пришёл к выводу Директор. — «Значит, я попал в твёрдые, но заботливые руки советского здравоохранения…»
Заботливость советского здравоохранения объясняется нацеленностью на человека, а твёрдость обуславливается тем, что оно оказывает не услуги, а помощь.
Ситуация с тем, что сейчас происходит, яснее для Директора не стала.
Две кровати напротив заняты какими-то мужчинами средних лет, а кровать по соседству занята стариком, лежащим неподвижно, но с открытыми глазами. Похоже, что старик пережил инсульт и его, возможно, парализовало.
Дверь палаты бесшумно открылась, и внутрь вошла женщина в белом халате. Волосы убраны под колпак, на шее — стетоскоп, в руке — папка с толстой, серой медицинской картой.
Директор понял, что видел её раньше — ещё в тот момент, когда сознание проваливалось, а голоса казались далёкими и глухими.
— Ну что, Владимир Вольфович, как самочувствие? — спросила она, без лишней эмоциональности, буднично.
— Не жалуюсь, — ответил Директор.
Принять факт, что к нему обращаются, как к Жириновскому, тяжело, но тут либо медперсонал чокнулся, либо у него не всё порядке с головой.
Врачу на вид лет тридцать пять, лицо дежурно строгое, но в глазах видна усталость.
3
Карболовая кислота — в эфире рубрика «Red, зачем ты мне всё это рассказываешь?!» — органическое соединение, более известное как фенол, но также известное как гидроксибензол. В советской медицине карболку применяли в целях дезинфекции: раствором фенола мыли полы и стены в приёмных и коридорах, а также в палатах — только после выписки пациентов, замачивали санитарный инвентарь, дезинфицировали ею медицинские инструменты общего назначения — щипцы, лотки, ножницы, термометры, но не хирургический инструмент, а также обеззараживали ею инфицированные помещения. Основной недостаток — токсичность. А ещё вонь карболки невозможно ни с чем спутать. Важно знать, что фенол эффективен против бактерий, но слабее действует на вирусы, о чём было хорошо известно, поэтому карболка применялась в непобедимом тандеме с хлоркой, которая очень эффективна вообще против всего живого (солдаты Первой мировой, будь они сейчас живы, не дали бы мне соврать). Но зачем её тогда, спрашивается, применяли, раз токсично и есть краснознамённая хлорка? А затем, что хлорка сильно теряет в эффективности, когда приговорённая к дезинфекции поверхность загрязнена чем-либо. Если там гной, кровь, пыль и грязь, то микробы имеют шанс на выживание, потому что хлорка частично инактивируется обо все эти помехи, а вот фенолу на такие мелочи плевать и он устроит выжженную землю, а уже затем, когда всё кончено, можно будет обработать эту поверхность хлоркой, чтобы наверняка убить всё живое, спрятавшееся в окопах и блиндажах. Этот двухэтапный метод химической войны против микробов применялся в наших палестинах с 60-х по 90-е годы. А после падения СССР, в 90-е годы, медучреждения, постепенно, перешли на хлорку, потому что оказалось, что «у англичан ружья кирпичом не чистят», а затем на рынки бывшего СССР попёрли огромные объёмы западной продукции, чтобы не только хапнуть сразу много денег на «ничьём рынке», но и наглухо убить все местные производства. Из-за комплексных проблем, таких, как резкое ухудшение финансирования медицинских учреждений, что вызвало, не только, но в том числе, невозможность закупки требуемых объёмов дезинфицирующих средств, в 90-е годы во всех странах бывшего СССР был замечен резкий рост внутрибольничных инфекций, а это резко повысило летальность среди пациентов. Внутрибольничные инфекции — это, если ты, уважаемый читатель, не знал, такие штаммы заболеваний, которые распространяются внутри медицинского учреждения и являются устойчивыми к антибиотикам и иным препаратам, потому что выделились в окружающую среду из уже леченого пациента. Из-за этого, в плохом медицинском учреждении, где не уделяют достаточно внимания дезинфекции, случайный пациент может подхватить совершенно левую инфекцию, блуждающую по больнице, и врачи будут вынуждены лечить его уже от неё. Напоминает мне один момент из жизни, кстати. В бытность мою студентом-медиком, я изучал информацию о положении дел с ВБИ у наших «западных партнёров» и меня зацепила информация, что, дескать, в Германии процент ВБИ — 4–5 %, а в самих США в больничках процент случаев ВБИ составляет 3–4 % от всех случаев госпитализации. Я тогда подумал: «Германия — это окай, тяжёлое наследие ГДР, как-никак, но США — нимошетбыть, это жи Омэрика! Уы усе урёти!!!» Да, я тогда имел весьма либеральные взгляды — молодой был… Это потом, когда вся эта либеральная мишура у меня в голове резко перестала биться с окружающей меня реальностью, я начал задумываться о всяком. И слава всем Олимпийским богам, что я не стал упорно игнорировать (как это успешно делают многие) эти насквозь нештатные биения шестерёнок и начал размышлять, а затем и вовсе искать объяснения. Но, это ладно. Информацию эту, о проценте ВБИ в США и Германии, я запомнил только потому, что она вызвала во мне эмоциональный отклик — иначе я почти нихрена не запоминаю. И тут, после успешного окончания университета, работаю я в одном приснопамятном медицинском учреждении — захожу, в один прекрасный день, в здание и вижу доску объявлений. Ну, думаю, посмотрю, что пишут. А там написано, что в нашем богоспасаемом учреждении, оказывается, 0,37 % случаев заболеваемости ВБИ! 0,37 %!!! В Германии, с их довольно-таки мощной и продуманной системой здравоохранения — 4–5 %, в США, с их непомерно дорогой и высокотехнологичной системой здравоохранения — 3–4 %, а у нас, как оказалось, 0,37 %! Я тогда подумал: вот, всё-таки, очевидно, что наша медицинская наука впереди планеты всей! Эти отсталые и немытые варвары, ну, которые, до сравнительно недавних пор, пытались набиться к нам в деловые партнёры, до сих пор мрут, как мухи, от ВБИ, а у нас-то уже давно всё с этим окай, олл райт и велл дан! Я сам этого не видел, но допускаю, что в стены наших благословлённых Асклепием медицинских учреждений встроены специальные микролазеры, беспощадно и адресно уничтожающие всех, до единого, посторонних микробов! Но, кроме шуток, этот нездорово KPI-йный докладно-отчётный метод ведения дел, когда целевые показатели важнее реальности, до сих пор доминирующий в здравоохранении, и не только, стран бывшего СССР, до добра не доведёт. Никого. Особенно пациентов, которые иногда умирают от «инфекций неустановленной этиологии» и «осложнений основного заболевания».