— Ты к кому? — Высокий крепкий парень лет двадцати, одетый в шерстяные штаны и домашнюю рубаху, распахнул створку и оперся плечом на дверной косяк. — Надеюсь цветы не мне?
Из кухни, дверь в которую находилась буквально в пяти шагах, на другой стороне короткого коридора, доносился звук текущей воды и звон посуды. Голос Мары напевал какую-то песенку, (видимо из нового альбома любимой группы).
— А… ты здесь давно? — Невпопад спросил у незнакомца Ромеро, чувствуя как сердце болезненно сжимается, а душа проваливается в копыта.
— Да без малого год. — Собеседник небрежно почесал грудь. — Так ты к кому?
— Домом ошибся. — Дрогнувшим голосом отозвался полковник, после чего развернулся на негнущихся ногах и шагнул на лестницу.
Хмыкнув, незнакомец захлопнул дверь и щелкнул замком, но демобилизованный полковник все же успел услышать вопрос, заданный марой:
— Кто там?
Словно в тумане прошел путь на первый этаж, а возможность связно мыслить вернулась только на улице у парадного входа. Букет, так и не понадобившийся, отправился в мусорную урну, разместившуюся рядом со скамейкой, а пальцы правой руки сами собой сжались на рукояти наградного револьвера, в котором были заряжены все четыре патрона.
«Ну и зачем?!».
Хотелось плакать, кричать, биться в истерике, взбежать по лестнице и пристрелить всех жителей той проклятой квартиры… В то же время, желание забиться в дальний темный угол, чтобы никто не нашел и не увидел слез, как когда-то в детстве, разрывало душу на неравные куски.
Повернувшись налево от парадного входа первой из лестничных клеток многоквартирного дома, Ромеро зашагал вперед, не разбирая дороги. В ушах звучала какофония взрывов и выстрелов, жужжание крыльев насекомых, рев боевых химер и крики умирающих соратников. Вновь и вновь на грани сознания мелькал один и тот же вопрос: «Зачем?».
Психика, большую часть войны удерживающаяся стабильной из-за единственной цели, ставшей заветной мечтой, стремительно шла вразнос: вместо уютных улочек и жилых домов, полковник видел холмы и равнины, крепости и барикады, а между ними сновали тени мертвецов и скалились улыбками зебры.
«Так зачем я вернулся? Почему я, а не кто-то из тех, кому действительно было куда возвращаться? Зачем я оставил ребят и предал командующего? Может быть именно меня им и не хватило, чтобы победить!».
Прохожие удивленно косились на полковника, медленно бредущего по прямой улице, высоко подняв голову и глядя перед собой немигающим взглядом. Кто-то порывался к нему подойти, но ощущение угрозы, распространяющееся вокруг солдата, отбивало всякое желание привлекать к себе внимание.
«Мое место там, на поле боя. Рядом с другими мертвецами».
Правая рука высвободила револьвер, указательный палец ловко взвел курок…
— Ромеро!
Окрик, донесшийся из-за спины, заставил вздрогнуть и опомниться. Минотавр обнаружил, что стоит на перекрестке, приставив к подбородку ствол наградного оружия.
Мыслей в голове снова не стало, иллюзии мертвецов сменились мордами прохожих, спешащих убраться подальше от вооруженного психа.
— Ромеро!
Оклик повторился, но теперь гораздо ближе.
С некоторым трудом полковник вспомнил, где же слышал этот голос раньше. Осторожно убрав от себя револьвер, он обернулся…
— Живой. — Облегченно выдохнув, Мара с разбегу прыгнула на грудь солдата, обхватив его шею тонкими руками и уткнувшись мордочкой в воротник форменной куртки. — Куда же ты… Дурак! Когда брат сказал, что какой-то офицер приходил… Я ведь боялась, что твою похоронку принесли…
Бормоча что-то неразборчивое и бессвязное, молодая красавица всхлипывала и вздрагивала всем телом, крепче прижимаясь к Ромеро, будто бы боялась, что он растает словно утренний туман. Ее светлые волосы, завивающиеся в забавные кудряшки, рассыпались водопадом по плечам и спине.
Мара была одета в желтую жилетку поверх белой футболки и шорты синего цвета, едва достающие до колен. С первого взгляда легко было понять, что она сильно спешила…
— Все хорошо. — Приобняв любимую левой рукой, полковник постарался придать голосу уверенности, которую сам в себе не ощущал. — Я вернулся.
Вбежав в комнату, Сансет прыгнула на кровать и зарылась мордочкой в подушку. Горкие слезы обиды, струящиеся из глаз, в считанные секунды промочили белоснежную наволочку, но кобылка с золотой шерсткой и огненной гривой, этого даже не заметила.
Только что, названная дочь принцессы Селестии, стала свидетельницей самого жестокого предательства, особенно больно из-за которого было по причине, что в нем фигурировала пони, которой волшебница беззаветно доверяла: ее мама.