И Янес, распорядившись, чтобы люди оставались на своих постах в боевой готовности, дабы избежать опасности от неожиданного нападения, сошел с Тангузой в трюм, где еще горела лампада. Там, в одной из кают, лежал все еще погруженный в сон «лоцман».
Собственно, его состояние нельзя было назвать сном в прямом смысле слова. Едва-едва улавливалось его дыхание, так что с первого взгляда можно было принять его за мертвеца, тем более что его лицо потеряло нормальный цвет и словно покрылось каким-то сероватым налетом.
Янес, знавший от Самбильонга «малайский способ» оживления усыпленных, приступил к делу: растирал виски и грудь «лоцмана», потом, взяв его обессиленные и холодные руки, многократно загибал их к спине и опускал к поясу, как это делается с утопленниками, чтобы возобновить функционирование легких.
Работа эта скоро дала положительные результаты: лицо даяка вновь приняло нормальный цвет, ресницы задрожали, дыхание стало глубоким, и наконец он очнулся и раскрыл глаза, в которых при виде Янеса отразилось выражение нечеловеческого испуга, животного страха.
— Как дела, дружище? — спросил, обращаясь к пленнику, португалец.
Лоцман задрожал всем телом, но промолчал.
— А ты здорово выспался тут, покуда мы дрались с твоими приятелями! — продолжал Янес ироническим тоном.
Лоцман по-прежнему молчал. По-видимому, он еще не собрался с мыслями. Время от времени он подносил руку ко лбу, покрывшемуся крупными каплями пота. Но по мере возвращения сознания рос охвативший его ужас.
— Ну? Что же ты молчишь? — продолжал допытываться Янес. — Или ты разучился говорить?
— Что… случилось, господин? — заговорил наконец дрожащим, неверным голосом лоцман, которого звали Падада. — Не могу понять, как это я очумел сразу после того, как Самбильонг стиснул меня.
— Пустяки, о которых не стоит говорить, — насмешливо отозвался Янес. — Лучше дай мне кое-какие объяснения. Например, кто тебя подослал к нам, чтобы ты направил корабль на мель?
— Клянусь вам…
— Не клянись. Клятвы — товар прескверный. Я ни гроша не дам за целый их ворох. И слушай: запираться бесполезно. Ты пойман, я держу тебя в своих руках. Лучше будет для тебя, если ты скажешь всю правду. Говори, кто нанял тебя погубить мой корабль? Кто подговорил тебя поджечь «Марианну»?
— Вам это только кажется! — пробормотал обвиняемый.
— Разве? Ну ладно. Только вот что, милый друг моему терпению пришел конец. Говори: кто этот пилигрим из Мекки, который поднял даяков требовать головы Тремаль-Наика?
— Господин, вы можете убить меня. Я в ваших руках. Но вы не можете заставить меня говорить о том, чего я не знаю.
— Ты сознаешься?
— В чем, господин? Никакого пилигрима я в глаза не видал и не знаю…
— Ты скажешь, что и даяков напасть на меня не подбивал, правда?
— Клянусь, господин, всеми добрыми и злыми демонами! Я просто бродил по берегу в поисках пещеры, в которых саланганы устраивают съедобные гнезда, потому что один китаец заказал мне партию этих гнезд. А тут налетел ветер, оторвал мой челнок от берега и унес меня в открытое море, где я и встретил вас. Видит небо, чисто случайно!
— А почему ты до сих пор бледен?
— Господин, но ведь меня стиснули, сжали так, что я думал, пришел уже мой смертный час, и я еще не оправился.
— Ты лжешь, как пойманный мальчишка. Итак, ты признаваться не желаешь? Хорошо. Не добром, так иначе. Посмотрим, долго ли ты вытерпишь.
— Что вы хотите от меня, господин? — дрожащим голосом закричал пленный.
— Тангуза! — сказал Янес, не обращая внимания на стоны фальшивого «лоцмана». — Свяжи руки этому человеку и отведи его на палубу. А если он будет брыкаться…
— Мой пистолет заряжен, — ответил спокойно метис.
Янес вышел из каюты, а Тангуза принялся исполнять полученное приказание.
V. Признания лоцмана
«Марианна», быстро продвигаясь вверх по течению, миновала ту зону, которая была охвачена лесным пожаром, и теперь судно шло между покрытых зеленью берегов Кабатуана. Почему пожар не пошел дальше, объяснялось просто: огненному потоку преградил дорогу ручей, впадающий в Кабатуан.
Полный покой царил в окрестностях, по крайней мере, в этот тихий утренний час. И если судить по многочисленным стаям лесных птиц, беззаботно летавших в густых зарослях, можно было заключить, что даяки сюда еще не проникли.
Пернатый мир Борнео словно послал сюда всех своих представителей приветствовать пришельцев.
Одни перелетали через Кабатуан, весело перекликаясь; другие плавали по реке, третьи шныряли по отмелям, устраивая охоту за мелкой и крупной рыбешкой, которой кишела вода могучего потока. А на деревьях виднелись настоящие птичьи города. Это были удивительные создания птичьего искусства — гнезда в виде плотно сплетенных из растительных волокон мешков, подвешенных к гибким ветвям.
На отмелях же у берегов расположились на покой гавиалы, из которых иные, достигшие, должно быть, весьма почтенного возраста, имели в длину до пятнадцати футов15.
— Вот эти милые звери быстро развяжут язык нашему лоцману, — промолвил Янес, глядя на гигантских пресмыкающихся. — Прекрасный случай подвертывается. Самбильонг! Спустить якорь! Здесь задержимся. Что? Нет, не надолго. Нескольких минут будет, видимо, достаточно. Не думай, что я собираюсь удить крокодилов, но все же приготовь солидную, крепкую веревку.
В эту минуту на палубе появился подталкиваемый сзади Тангузой предатель-лжелоцман. Он был охвачен страхом, заставлявшим его трястись всем телом, но в то же время не выказывал желания сознаться ни в чем.
— Самбильонг! — сказал Янес, как будто не обращая внимания на пленника, когда якорь был спущен и «Марианна» заколыхалась на месте, приостановив свой стремительный бег. — Брось-ка несколько кусков солонины гавиалам, чтобы раздразнить их аппетит.
Судно находилось совсем близко от отмели, на которой лежали крокодилы. Их было шесть или семь, и среди них выделялся один бесхвостый: по-видимому, этот драчун потерял свое лучшее украшение в битве с собратьями из-за добычи. Пресмыкающиеся спокойно грелись на утреннем солнышке и не выразили ни малейшего беспокойства при виде парусника, остановившегося так близко от них.
Самбильонг швырнул по направлению к отмели несколько кусков солонины. Гавиалы сначала лениво пошевелились, но через мгновение бросились туда, где плыло мясо, и вступили в отчаянную драку из-за неожиданной добычи, так что по реке пошел гул, а смотревшим с палубы «Марианны» было видно только месиво из разинутых пастей, взметывающихся хвостов да речной пены.
Покончив с неожиданным и только раздразнившим их аппетит завтраком, крокодилы опять выбрались из воды на отмель, как можно ближе к «Марианне», и толклись по песку, разевая пасти, вооруженные чудовищными зубами, в приятном ожидании новой добычи.
— Проголодались, голубчики? — засмеялся Янес. — Ну потерпите. Сейчас мы вас накормим чем-нибудь получше.
И с этими словами он круто повернулся к пленнику.
— Господин мой!.. — пробормотал тот, бледнея.
— Если не хотел говорить раньше, то помолчи теперь, — оборвал его Янес.
Самбильонг моментально опутал шпиона веревкой, словно спеленав его, и потом неожиданным толчком сбросил его с палубы судна.
Падая, Падада испустил отчаянный вопль, прорезавший воздух и поднявший переполох среди многочисленных речных птиц: он думал, что его отдают в жертву воде. Но на самом деле его положение было еще мучительнее: он повис над самой поверхностью Кабатуана, и веревка, опутывавшая его, как куклу, казалось, готова была каждое мгновение оборваться, потрескивая самым недвусмысленным образом. Гавиалы, увидев висящее над самой водой человеческое тело, покинули отмель и ринулись к борту «Марианны».
— Спасите! Спасите! — хрипел Падада, делая в то же время конвульсивные движения всем телом, чтобы разорвать путы.