Там вторая траншея, определил расстояние Воронцов. И в этом время к ним подбежал связной из первого взвода.
– Товарищ старший лейтенант, первый взвод окапывается левее высотки примерно в ста пятидесяти метрах от дота.
– Почему окапывается?
– Сплошной огонь, товарищ старший…
– Где танки?
– И по танкам бьют, – виновато ответил связной. – Танки сместились к оврагу. Пытаются наладить огонь. К ним пошёл взводный, договариваться насчёт огня.
Воронцов понят, что должен быть там, в боевых порядках взводов. Там сейчас всё решалось…
Штурмовики заходили ещё несколько раз. За перелеском, где угадывалась высотка, поднимался и густел сплошным потоком бурый туман. На какое-то время он закрыл солнце, и всё вокруг, даже трава и лица бойцов стали бронзово-коричневыми. Но потом бурый поток, насыщенный толовой вонью, потянуло куда-то прочь, к правому флангу, где должна была наступать Девятая рота. Илы прогудели в дымных сумерках назад, за новым грузом.
Штурмовики точно отбомбили высотку и траншею перед Девятой ротой. Значит, комбат там, в Девятой. И Илы вышли на высотку по его заявке.
Пули уже залетали сюда. Они чвыркали по сухой земле, шлёпали по деревьям, отрывая куски коры, расчерчивали пространство разноцветными трассами.
Перед перелеском пришлось лечь на землю и дальше пробираться ползком.
Танки вели огонь из низинки, которая тянулась правее. Стреляли и тут же меняли позицию, маневрируя среди изрубленного осколками и пулями наполовину выжженного кустарника. Стреляли, как показалось Воронцову, вслепую. Огрызались в задымлённое гарью и пылью пространство, которое встретило их сосредоточенным организованным огнём.
В просторном окопе – по всему видать, слегка подправленной сапёрными лопатами воронке авиабомбы – его ждали командиры взводов и лейтенант-танкист. Они наблюдали в бинокли за происходящим на высотке и в окрестностях и матерились друг на друга. Оба взводных напирали на танкиста. Но тот не уступал и виртуозно крыл сразу обоих. Коренастый, с обгорелой щекой, похожей на запёкшееся яблоко, с размазанной, как тесто, мочкой уха, подвижный, он крутил головой и размахивал чёрными руками:
– Куда я полезу?! Ну, куд-да?! Вот откуда она бьёт, сучара? А? Кто-нибудь видит? Ну, тогда, ребята, сидим и помалкиваем. У неё пушка восемь-восемь. Если кто-нибудь из моих сейчас хотя бы башню высунет… По нашей броне ей – как молотком по яйцам. Это же восемь-восемь, ребята! – доказывал он пехотным лейтенантам, словно всё ещё надеясь убедить их, что танкам дальше идти нельзя. Пока их держит на мушке то ли поставленная на прямую наводку 88-мм немецкая зенитка, то ли самоходка.
– Что предлагаешь, лейтенант? – спросил танкиста Воронцов.
Услышав голос Воронцова, танкист оторвался от бинокля.
Они познакомились вчера, в штабе батальона. То, о чём договаривались, танкисты не выполнили. Всё пошло не по плану с самого начала. Задержались на исходных. Переосторожничали на нейтральной полосе, побоявшись входить по слишком узким коридорам. Кому-кому, а пехоте хорошо известно, что за причины задерживают танкистов в момент начала атаки. А тут получилось ещё хуже: без разведки сунулись под ПТО. Но теперь об этом ругаться было поздно.
– Выманить её надо как-то оттуда, – сказал танкист и тут же кинулся к другому краю воронки. Он бегал то к рации, то обратно к брустверу и был похож на хорошо смазанный подшипник, который работал настолько активно, что в конечном итоге не должен был подвести.
– Откуда знаешь, что это самоходка?
– Знаю. Вернее, слышу. Выстрелы звонкие. У противотанкового орудия и у зенитки хлопок помягче. Как думаешь, штрафбат наглухо залёг?
– Там два дота. Лупят косоприцельным.
– Не попали соколы. Хотя летали красиво. – Это танкист сказал о штурмовиках.
– Доты, лейтенант, твоя забота. Давай круши. А я самоходкой займусь.
В это время на левом склоне высотки в зарослях кустарника полыхнуло. Трасса прошла над бровкой лощины, в которую заползли «тридцатьчетвёрки».